Дитя дендизма, Бодлер, подобно Мюссе и большинству современных сотоварищей по цеху, сидел на абсенте — поистине дьявольском пойле, укорачивающем (отслежено и просчитано) как творческую, так и биологическую жизнь всякого его почитателя вот разве что не в разы…
Несколько слов об этом изумрудном напитке.
Абсент был изобретен как лекарство от малярии и дизентерии. Некоторое время использовался для дезинфекции питьевой воды во французских колониальных войсках. Его провокационное действие в развитии у потребителей параноидной шизофрении поначалу старались не замечать — всё списывалось на жару, нервную обстановку и тоску воинов по родине. Офицеры, возвращавшиеся из субтропических широт, и привезли в Париж моду на распитие этого эликсира. Мало-помалу абсент превратился в подобие аперитива, и пропустить перед ужином стаканчик «Зеленой феи» стало нормой едва ли не всякого буржуа. Монмартрские же поэты с художниками пошли дальше и не останавливались даже на двух десятках стаканов «Зеленоглазой музы» (в которую переименовали «фею» непризнанные гении) за вечер. К концу XIX века «муза» звалась уже «омнибусом в Шарантон» — там находился знаменитый сумасшедший дом, ставший последним пристанищем для многих отчаянных.
Двадцать пять французских заводов производили этот яд аж до 1915 года, когда парламент был вынужден запретить его производство: полки абсентистов выглядели на фоне воинственных немецких солдат жальче жалкого.
Абсент безо всякого преувеличения стал настоящим наказанием целого поколения. Этот 75-градусный напиток изготавливался преимущественно на базе технических спиртов. Для придания ему классического изумрудно-зеленого цвета в состав зелья добавляли сульфат меди, сурьму, индиго, куркуму, анилиновую зелень, тут не то что в своем уме — в живых бы остаться. Да и туйон — активный компонент вытяжки из полыни (в тогдашнем пойле его содержалось от 60 до 90 миллиграммов на литр) — отнесен сегодня к веществам класса конвульсивных ядов. Теперь норма его содержания в абсенте законодательно снижена до десяти миллиграммов. Но это уже так, к сведению нынешних эстетов: натурального ЯДА в современном абсенте меньше в 6–9 раз… И тут самое время пройтись невеселым маршем вдоль когорты записных абсентистов…
Богемнейший из французских поэтов и записной педераст ВЕРЛЕН был по собственному признанию горьким пьяницей с семнадцати лет. И в непреуменьшаемой степени вследствие именно этого изрядную часть жизни провел на больничных койках. Там же «король поэтов» и председательствовал на собраниях «подданных», приходивших навестить мэтра. В больнице и умер. От банального в контексте этой главы цирроза печени. Под подушкой у простившегося с миром Верлена нашли флягу с полынным напитком…
РЕМБО повезло: подсаженный на абсент своим во всех смыслах партнером Верленом, он просидел на «яде, которым дышали сивиллы» не больше трех лет. Но и этого срока было вполне достаточно, чтобы умудриться перешагнуть через все нормы общественной морали, описывая нюансы своих падений в стихах, шокировавших даже самую богемную публику… С другой стороны, а случился бы Рембо без тех попоек и оргий?..
Гюстав Моро говорил, что картины ТУЛУЗ-ЛОТРЕКА «ЦЕЛИКОМ написаны абсентом». Мы уточним: наполовину. Ибо гениальный карлик (Анри был чуть выше полутора метров росту) абсент в чистом виде недолюбливал, предпочитая ему собственного изобретения гремучую смесь под названием «Землетрясение» (абсент + бренди). Художник повсюду носил с собой трость, которую методично пополнял полулитром коктейльчика и из которой всякие полчаса наливал себе рюмочку — без нее в кармане он также не делал из дома и шагу. «Нужно пить помалу, но часто», — говаривал не без бравады этот раб трости…
Разговор о трагической судьбе инвалида детства впереди, а здесь несколько слов об алкоголизме Тулуз-Лотрека, как медленной форме самоубийства. «С тайной гордостью» обнаружил Анри однажды, что он «прирожденный пьяница» и способен поглощать спиртное колоссальными дозами без ОСОБО ЗАМЕТНОГО эффекта. И испытал от открытия несказанное удовлетворение: «Землетрясение» приносило «горбатому Дон-Жуану» не только утешение, но и помогало преодолевать неизбывный — вот такой вот парадокс — страх перед борделем (салоны терпимости этот художник-эротоман начал посещать вскоре после разрыва с очередной любовницей, а с 1894-го попросту поселился в одном из публичных домов). Три года спустя певца «Мулен-Ружа» увезут в психушку со страшнейшим приступом белой горячки. Он проведет в лечебнице несколько месяцев. Выйдя, станет пить еще больше. Кончится все в 1901-м — параличом. Анри не исполнится и тридцати семи…
Из письма ГОГЕНА с Таити своему парижскому агенту, любезно приславшему чек с энной суммой за проданные картины: «Сижу перед домом, курю сигарету и попиваю абсент… ни о чем в этом мире не заботясь»…
Не то Гоген, не то Тулуз-Лотрек приучили к абсенту и ВАН ГОГА. Во всяком случае, в 1887-м Анри нарисовал пастельный портрет друга Винсента со стаканом «Зеленой музы». И в том же году Ван Гог разродился натюрмортом с графином воды и тоже стаканом этой отравы из отрав. Полотно он назвал, не мудрствуя лукаво: «Абсент»…
Опять же, именно с другом Полем и именно абсент пил Винсент накануне трагифарсовой истории с усекновением уха. Ну да не суть… Суть в том, что и прежде отличавшийся заметной эмоциональной неустойчивостью, после приобщения к зеленому (в буквальном уже смысле слова) змию Ван Гог практически напрочь утратил адекватность. Во всяком случае, совпадение участившихся галлюцинаций и припадков художника с периодом его особых отношений с абсентом и коньяком не случайно.
Но и тут заковыка: ряд исследователей творчества Ван Гога уверяют, что его обращение с цветом и светотенью, вызванные, разумеется, шизофренией, эпилепсией, глаукомой, порфирией (расшифровывать долго — сами слазьте в словарь, если охота), дигиталисной интоксикацией, интоксикационным психозом и всем остальным, чего в его больничную карту понаписали за последние век с лишним — отрыжка пристрастия ко все той же «музе». Проще говоря, причудливо искаженные перспективы и преобладание на полотнах ядовитых желто-зеленых оттенков — плоды абсентного алкоголизма Ван Гога.
Тут и вывод, каким бы смелым он нам ни показался: без абсента не было бы Винсента, полотна которого оцениваются теперь в десятки миллионов долларов…
УАЙЛЬД капитально зашибал еще в молодости, в пору своих лекционных турне по Соединенным Штатам. Очевидцы рассказывали внукам об английском поэте, который мог «перепить дюжину горняков, а потом вынести их, взяв на руки по двое враз»… Да и в законченного абсентиста Уайльд превратился сильно задолго до печально известного процесса, приведшего его на нары Редингской тюрьмы.
При этом любопытно, что поклонником «Зеленой феи» голубой драматург становился буквально через не могу: «Я никак не могу привыкнуть к абсенту, но он так идет моему стилю» (не отсюда ли нынешнее «Жажда ничто — имидж всё»?)… В конце концов он приучил-таки себя к «изумрудной анестезии», и чем тяжелее жилось падшему кумиру, тем охотнее прибегал он к любимой терапии. У абсента, говорил он, чудесный цвет, зеленый. Стакан абсента, говорил он, очень поэтичен. «Какая разница между ним и закатом?» — пытался поэтизировать он. И развивал свою мысль: «После первого стакана ты видишь вещи такими, какими тебе хочется. После второго ты видишь их такими, какими они и не были. Наконец, ты видишь их такими, какие они есть на самом деле».
Переселившийся после освобождения из тюрьмы во Францию, где доживал под именем Себастьяна Мельмота, Уайльд — по рассказам очевидцев же — пил «УЖАСНО МНОГО абсента, который дарил ему его видения и похоти».
Сам рассказывал: «Три ночи напролет я пил абсент, и мне казалось, что у меня исключительно ясный разум. Пришел официант и стал сбрызгивать водой опилки на полу. Тут же появились и быстро выросли чудесные цветы — тюльпаны, лилии и розы, истинный сад» — и сильно удивлялся, что никто, кроме него, не замечает этой свежевыросшей красоты.
Когда же гарсон упросил чокнутого клиента удалиться, Уайльд «встал и направился к выходу, чувствуя, как тяжелые головки тюльпанов бьют меня по ногам»…