Он действительно был одним из многих, на искусство которых попросту не отвечали. «Завидую ли я Шолохову? — писал он. — Ничуть. Я помню большое унижение свое, связанное с Толстым, Корнейчуком, Фадеевым. О, как они все бесславно возвышались! Как тянули один другого!»
Жить с пониманием этого художнику, по меньшей мере, равноценному им, было не так просто. И Олеша — в ужасе от своего безволия, презирая себя — пил и пил, и пил горькую…
Конченым алкоголиком к началу 50-х стал и упомянутый глава советских писателей Александр ФАДЕЕВ. Его запои начинались, как правило, с чтения любимого стихотворения Пастернака (перевод «Синего цвета» Бараташвили). Заканчивались неизменно — валянием по переделкинским канавам.
— напишет Борис Леонидович через год после фадеевских похорон…
Крепко пить Генсек Союза Писателей начал еще в 30-е. По собственному утверждению — борясь с бессонницей. Уже тогда санитарные бригады регулярно курсировали между его домом и больницей. Рассказывали, что после одного из запоев он явился (был вызван) к Сталину. «И сколько же времени это у вас обычно продолжается, товарищ Фадеев?» — полюбопытствовал тот. «К сожалению, три недели — такая уж болезнь», — отвечал писатель. «А нельзя ли немного сократить, укладываться в две недели? Подумайте об этом, товарищ Фадеев», — осторожно рекомендовал Иосиф Виссарионович. Но продолжал мириться с «болезнью» любимца и дальше.
Впрочем, и не в 30-е всё началось: сам А.А. вспоминал, что «пристрастился к самогону» еще в 16-летнем возрасте — в партизанском отряде: от взрослых мужиков отставать не хотел. И не отстал: «БЕСПРЕРЫВНЫЙ ЗАПОЙ В ТЕЧЕНИЕ ТРИДЦАТИ ЛЕТ» — это его слова…
Однажды секретарь Ростовского обкома на открытии очередного пленума предложил депутату ШОЛОХОВУ покинуть зал и пойти в гостиницу опохмелиться…
А в январе 1957 года на стол Секретарю ЦК Брежневу легла «записка» начальника Четвертого Главного управления: «…необходимо обязать М. А. Шолохова в принудительном порядке провести лечение в течение не менее шести месяцев». Проще говоря, государственного значения писателю был назначен ЛТП государственного же значения — «на отдельной даче в «Барвихе» или в больнице». До Нобелевской премии оставалось еще восемь долгих лет…
В последние годы жизни Михаил Александрович уже вовсе не покидал родной Вешенской…
Известный питерский публицист и историк культуры Соломон Волков окрестил Ольгу БЕРГГОЛЬЦ «пьяной мадонной Ленинграда». И подробно рассказал, как однажды, отправившись к ней, уже 60-летней, на интервью, увидел за дверью «женщину в халате, кое-как наброшенным на голое тело, со слипшимся серыми кудряшками короткой прически и мутным блуждающим взором. Берггольц еле держалась на ногах, обдавая меня густыми винными парами…». И т. д.
Никакой Америки мемуарист, конечно, не открыл (Америку он открыл для себя — в 1976-м, перебравшись туда насовсем): Ольга Федоровна крепко пила практически все послевоенные годы. И причиной тому были даже не 900 дней блокады, разделенные поэтессой с земляками от звонка до звонка (Ахматову, например, и много кого еще, эвакуировали из осажденного города — Сталин знал, кого и как хранить). Дело в том, что в декабре 1938-го поэтесса была брошена в застенки НКВД, где провела долгие полгода. Ее взяли как жену известного поэта Бориса Корнилова («Нас утро встречает прохладой…» и т. п.; после войны к этой песне Шостаковича будет написан английский текст, и она станет гимном ООН), обвиненного на волне охоты за убийцами товарища Кирова и уже расстрелянного к моменту ее ареста. Ее взяли беременной. Били. Целенаправленно — в живот. Били, пока не разродилась мертвым ребенком, навсегда утратив надежды на материнство. А потом выпустили…
Вы бы не запили?
Впрочем, прекрасно известно, что с середины 30-х Борис Корнилов «злоупотреблял спиртным». Возможно, именно он и пристрастил «мадонну» к горькой…
Не принято упомнить, что причиной ухода ТВАРДОВСКОГО с поста главного редактора «Нового мира» был тот же недуг — запойное пьянство. Или уж пьянство теперь считать результатом многолетней кампании по его выдворению из журнала — это как вам угодней.
В результате одного из загулов Александр Трифонович упал с лестницы, разбил голову, повредил шею и был увезен в Кунцевскую больницу. Солженицын писал, что однажды понял: эти несчастные запои были для поэта спасительными…
Постановлением народного суда был помещен в лечебно-трудовой профилакторий автор строк:
Он отрицал такую возможность всею жизнью.
Из Литинститута окончательно (после целой серии изгнаний и восстановлений) вылетел за очередную пьяную бузу в Центральном доме литераторов. Один из самых пронзительных лириков XX столетия вел полубосяцкую жизнь. Случайно или как уж там еще — был задушен гражданской женой в банальной пьяной драке…
Алкоголиком был Сергей НАРОВЧАТОВ. Из воспоминаний Окуджавы: «Дородная Галя, жена поэта, брезгливо оглядела меня и спросила: «А вы кто?» — «Я друг…» — кажется, так пролепетал я. — «Настоящие друзья с ним не пьют», — сказала она с отвращением»…
От чудовищной невостребованности пил прозванный «эмигрантом в профессиональную болезнь русских литераторов» Юрий КАЗАКОВ. Пил ежедневно и целеустремленно. Будучи досрочно выписан из очередной больнички «за нарушение лечебного режима» (проще говоря, за регулярные распития между капельницами), умер в захолустном военном госпитале в полной заброшенности…
Не слывший «трезвенником-язвенником» и до эмиграции (первый инфаркт в 1962-м он заработал именно на этой почве), за границей Александр ГАЛИЧ пил уже беспробудно:
Две тысяча — это четыре поллитры, если вы вдруг мимо ушей пропустили. Вряд ли строка сорвалось с языка одной рифмы ради… По свидетельству Нагибина, отец русской диссидентской песни помимо того еще и неслабо «наркоманился»…
Венедикт ЕРОФЕЕВ, Веничка… Просто открываем и перечитываем «Москву-Петушки». А следом «Шаги командора». Титаны XIX века писали всё больше о войне и мире, преступлении и наказании, отцах и детях, любви и ненависти, Ерофеев — вот как бы там ни было, но по первому плану пел выпивку и ее последствия. Хотя и чертовски изящно: «Больше пейте, меньше закусывайте. Это лучшее средство от самомнения и поверхностного атеизма».
Утверждал, что в 72-м году написал роман «Шостакович», который у него украли в электричке — вместе с авоськой, в которой лежали две «бомбы бормотухи»…
А — ВЫСОЦКИЙ?.. Шок после выхода в свет книги Марины Влади «Владимир, или Прерванный полет» случился необыкновенный: на глазах у читателей травимый и гонимый идол превращался в элементарного — пусть и незаурядного, но элементарного законченного алкоголика. Впрочем, если у населения Союза к этому моменту еще сохранялись какие-то иллюзии, то для москвичей текст русской француженки стал лишь сводом подробностей к давнему секрету полишинеля.
«Фактически в Москве не было ни одной психиатрической лечебницы, в которой бы он не лечился. Сотни врачей, медсестер и санитаров соприкасались с пациентом по фамилии Высоцкий» (М. Буянов, писатель-психиатр, в 1965-м целый месяц лично «этапировал» сосланного руководством «Таганки» на принудительное лечение актера из стационара в театр — на спектакли — и обратно).