В отличие от де Куинси, талант чертовски интересного поначалу Колриджа полностью растворился в этих «стаканах»…
СПЕНСЕР с 35 лет (а стало быть, без малого полвека) страдал нервными расстройствами, бессонницей и прочими депрессиями. Спасался от них опиумом (точнее, лауданумом — опийной настойкой на спирту). Что — да простят нас все службы наркоконтроля родины и планеты — совершенно не мешало его ну просто фантастической научной плодотворности…
Записной же опиоманкой была и любимая писательница некоего Е. Онегина, личный враг Бонапарта и властительница дум баронесса Анна Луиза Жермена де СТАЛЬ. Стала ли смерть в пятьдесят лет, последовавшая за кровоизлиянием в мозг на приеме у первого министра Людовика XVIII следствием губительного пристрастия к наркотику — бог весть. А вот превратилась ли бы дурнушка Жермена в одну из ярчайших персон своей эпохи без участия в формировании ее личности опия — вопрос почти риторический…
Один из самых ярких художественных русских умов второй половины XIX века — граф Алексей ТОЛСТОЙ марал бумагу (это не мы ерничаем, это его собственное определение) с шести лет. Десятилетним мальчишкой познакомился с Гете — дядя с матушкой взяли мальчугана прокатиться по Европе, заехали и в Веймар, и старик подарил остроумному собеседнику обломок бивня мамонта с собственноручным рисунком на нем…
Семнадцати лет юношу определили в студенты Московского архива Министерства иностранных дел (привилегия отпрысков самых знатных родов). 19-летним он был прикомандирован к русской дипломатической миссии во Франкфурте-на-Майне. Благодаря дружбе с великим князем Александром (будущим императором Александром II) сделал в его царствование головокружительную карьеру: флигель-адъютант, затем царский егермейстер… Балагур и авантюрист (ходил на медведя с одним ножом и т. д. — о его проделках и безрассудствах написаны тома), красавец, светский лев, блестящий лирик, популярный и по сей день драматург, автор зачитываемого до дыр романа «Князь Серебряный» и превкусных мистических повестей, Алексей Константинович РЕГУЛЯРНО принимал сильнодействующие средства. Для стимуляции творческого наития. Проще говоря, был целенаправленным наркоманом.
Письмо давалось этому чудодею слова непросто. «В произведении литературы я презираю всякую тенденцию. Презираю ее, как пустую гильзу, тысяча чертей!.. — писал он другу Маркевичу. — По мне, сохрани Бог от всякой задачи в искусстве, кроме задачи сделать хорошо». «Сделать» у графа получалось, чего и говорить, куда как неплохо. И совсем не как у остальных. «Вы, может быть, единственный ныне литературный человек в России, который себя поставил вне современного движения», — отвечал ему Маркевич.
Ценой, заплаченной Алексеем Константиновичем за право жить и творить не как все, стала опиатная зависимость. Биографы говорят о неких припадках нервного расстройства, не уточняя диагноза. На них и списывают необходимость сидеть на морфии. А кончилось трагически: уставший бороться с астмой и нестерпимыми головными болями, 58-летний поэт выпил полный флакон морфия, долгое время служившего ему эликсиром вдохновения…
Земляк Моцарта, аутист, параноик и шизофреник Георг ТРАКЛЬ прожил недолгую — в 27 лет — жизнь. Она изучена благодарными исследователями вдоль и поперек. В биографиях сообщается, например, что родился он не просто 3 февраля 1887-го, а «в два часа тридцать минут пополудни». То есть фигура культовая. А с некоторых точек зрения и несомненно гениальная. Учителями своими Георг почитал Бодлера с Рембо, отчего и сам вырос в откровенного «певца смерти». При жизни вышла всего одна книжка его стихов.
В музы Тракль определил младшую сестру Маргариту. Есть сведения, что отношения их были глубоко неплатоническими. А проще говоря, сугубо кровосмесительными. За что молодой человек и винил себя до самой смерти. Маргарита покончила с собой ровно через три года после гибели брата. Но речь сейчас, сами понимаете, не об этом. Мы вспомнили о нечитаемом и непочитаемом нами Тракле лишь как об одном из самых последовательных поэтов-наркоманов.
Из гимназии его вышибли после седьмого класса — ввиду полнейшей неуспеваемости. Семнадцати лет он устроился подручным в аптеку под романтическим и каким-то роковым теперь названием «У белого ангела», где и получил практически неограниченный доступ к морфину и вероналу. Его безудержное пьянство на фоне пристрастия к широчайшему спектру наркотиков выглядит не более чем баловством, отчего в предыдущей главе этот персонаж нами даже и не упоминался… С 1911-го его начинают преследовать весьма размытого содержания страхи, припадки усиливаются день ото дня. И в этом состоянии — в 1912-м — происходит взлет поэтического таланта Георга Тракля. «Яды», по мнению биографов, он принимал: а) для изменения сознания, б) заради забвения и устранения мучительных видений и в) с целью вполне осознанного самоуничтожения — за полтора года до смерти записал: «Я с нетерпением жду минуты, когда душе надоест находиться в этом ничтожном, терзаемом меланхолией теле»…
Душа поэта не вынесла в 1914-м. Тракля призвали на фронт — рецептариусом (аптечное дело он действительно знал назубок). Однополчане рассказывали о попойках между боями, в которых нашему герою не уступал лишь штабной лекарь… После ожесточенного сражения под Гродеком, где Брусилов задал австро-венграм знатного перцу, Тракль вынужден двое суток практически в одиночку оказывать помощь плюс-минус сотне раненых и искалеченных соотечественников. Потрясенный случившимся, он предпринимает попытку самоубийства, но у него успевают отнять оружие и отправляют в гарнизонный госпиталь — освидетельствоваться на предмет психического равновесия. И уже там, несколько дней спустя, лейтенант Тракль поканчивает с собой, приняв запредельную дозу кокаина — по всей видимости, заранее украденного им из полевой аптеки…
А вот Карл ГУЦКОВ попал в наркоманы совершенно случайно. Глава литературного течения «Молодая Германия», он был типичный диссидент, что уже почти по определению подразумевает параноидную составляющую личности. Каковая и была клинически зафиксирована к середине 60-х. Напряженная умственная деятельность, бесконечная борьба с полицией и литературными врагами привели к нервному срыву, отягощенному бредом преследования и ипохондрическими идеями. Ломбразо сформулировал недуг Гуцкова предельно лапидарно: «Сошёл с ума».
Борясь с бессонницей, писатель последовал чьему-то доброму совету и начал принимать хлорогидрат. Препарат только-только входил в лечебную практику и до самого конца XIX активно применялся в качестве снотворного средства. О вызываемой им лекарственной зависимости было еще ничего не известно. И несчастный Гуцков беспрерывно увеличивал вечернюю порцию спасительного снадобья, пока не проглотил однажды критической дозы хлорала и не добился, наконец, желаемого результата — впал в самый настоящий летаргический сон.
По одним слухам, ту злосчастную свечу наркоман-поневоле опрокинул на одеяло случайно. По другим это был вполне осмысленный шаг. Но факт остается фактом: Карл Гуцков заживо сгорел в собственной постели…
В качестве обезболивающего средства прописал доктор опиум и основоположнику английского детективного романа Уилки КОЛЛИНЗУ. Писатель почувствовал себя лучше и привык. Дозы увеличивались и увеличивались. Всё закончилось ПОЛНЕЙШИМ распадом личности…
Напомним, что последние полтора десятка лет Диккенс мотался по Англии и Европе (преимущественно по парижским кабаре и сомнительной репутации салонам) в сопровождении именно этого наркомана…
Не от хорошей жизни и тоже в известной мере случайно стал морфинистом Михаил БУЛГАКОВ. Ему было двадцать шесть. Он служил сельским врачом и, отсасывая как-то через трубку дифтеритные пленки из горла больного ребенка, заразился сам. Ввёл себе противодифтеритную сыворотку. От той начался зуд, выступила сыпь, распухло лицо. Боли не давали спать, и доктор попросил вколоть ему морфия. Через день впрыскивание повторилось. Потом еще и еще. Организм привык к наркотику в считанные дни — Булгаков подсел…