Виднейший из русских путешественников по суше ПРЖЕВАЛЬСКИЙ слыл до того удачливым игроком, что заработал даже прозвище «золотой фазан». Более всего непьющий (непьющий вообще) молодой офицер любил обдирать купцов и товарищей по оружию. В зиму 1868 года Николай Михайлович выиграл двенадцать тысяч рублей, что и позволило ему наконец-то счесть себя «состоятельным человеком» и уже «располагать собою независимо от службы». Это был приличный куш. Сравнения ради: семь лет спустя за книгу «Монголия и страна тангутов» государь пожаловал ученому чин полковника и пожизненную пенсию в 600 рублей годовых. Таким образом, одним зимним вечером 29-летний везунчик урвал эквивалент двадцатилетнего царева содержания. Собственно, на те деньги и снарядился этот великий скиталец в свое первое путешествие. И тогда же, перед отъездом из Николаевска Николай Михайлович покончил с игрой: вышел на крутой берег Амура и широким жестом швырнул колоду в реку. Принято считать, что это было по-настоящему мужское, ни разу потом не нарушенное решение. Что же касаемо некоторых других сторон Пржевальского-мужчины — извольте обождать, доберемся…
Наскитавшись по России и жизни, что ваш Пржевальский по Азии, Александр Степанович Гриневский (партийный, а потом и литературный псевдоним ГРИН) в 1920-м осел в Петрограде, получив стараниями Горького казенное жилье и работу. Следующие четыре года станут пиком его творческой состоятельности: именно там и тогда были написаны «Алые паруса». Правда, сначала — в 1917-м, в замысле — феерия называлась у него «Красными парусами»…
Однако уже в 1924-м вторая жена вынудит его оставить город на Неве и перебраться в город на море — в Феодосию. Для этого Нине Николаевне придется идти на неслыханные ухищрения, включая симуляцию сердечного приступа ради получения врачебной рекомендации сменить климат.
В чем дело? Да очень просто: супруга пыталась вырвать своего печального романтика из лап «затягивающей богемы»: в ту пору «угрюмый, малоразговорчивый Грин» ВСЕ деньги просаживал в карты…
«Заядлым и даже профессиональным карточным игроком» считался ЗОЩЕНКО. Точней не знаем, врать не хочется, но свидетельство вряд ли случайно…
ХОДАСЕВИЧ рассказывал, как играл однажды «между Толстым и Достоевским» и Достоевский отказался принять у Толстого в уплату проигрыша слишком уж, как показалось ему замусоленную трёшку… Рассказывал, как сцепились они — Достоевский: «Перемените!», Толстой: «Даже не подумаю, я ее не сам делал!»… Как пришлось звать директора клуба, который рассудил в пользу Толстого и как обиженный Достоевский удалился из игры…
Не спешите судорожно вспоминать даты жизней: рассказчик сам приходит нам на помощь и уточняет, что играл в тот вечер не то 1907-го, не то 1908-го всего лишь с сыновьями титанов — с Сергеем Львовичем и Федором Федоровичем. Тоже уже изрядно немолодыми…
Вообще, у Ходасевича много любопытного об их милом богемном «Кружке». Тот присной памяти Кружок долгое время был центром московского литературного бомонда: собрания, спектакли, елки, библиотека, разнообразные благотворительные акции — всё это вершилось там, в особняке Востряковых на Большой Дмитровке. Но одними стихами да елками общение, естественно, не исчерпывалось: «Как ни было это конфузно, Кружок жил и мог жить только картами, — читаем мы в «Некрополе», — Да не какими-нибудь невинными коммерческими играми, а "железкой"».
Для справки: это то же, что и «девятка». Название происходит от французского «chemin de fer» — «железная дорога»… Садились за «железку» часов в десять вечера, игра продолжалась до семи утра, а то и до после обеда. И это при штрафных санкциях — с половины второго ночи взимался «прогрессивный налог», который начинался с тридцати копеек и доходил к пяти утра «до тридцати с чем-то рублей».
Игра шла за добрым десятком столов одновременно. За каждым — по десять-двенадцать игроков, окруженных плотной стеной понтеров «со стороны». По подсчетам Ходасевича за ночь через клуб проходило человек по триста. Столы при этом разделялись на серебряные — с минимальной ставкой в рубль, золотые — за ними счет шел на пятерки, и был еще один так называемый бумажный стол — от двадцати пяти рублей и выше. Сновал специально приставленный человек, разносивший нераспечатанные колоды — по два рэ с носа. У него же при необходимости можно было одолжиться сотней-другой до завтра. «Игра была в общем мирная, патриархальная, — итожит Владислав Фелицианович, — Шулеров было совсем мало…».
Наверное. И все-таки на фоне всего перечисленного чертовски трудно поверить в заклинания об отношении завсегдатаев «Кружка» к игре как только к забаве. Игра — вообще забава. Но регулярная забава на деньги — это, извините, уже из области психиатрии…
В числе людей «засосанных игрой» Ходасевич называет БРЮСОВА и его пассию «беллетристку» ПЕТРОВСКУЮ. И далее позвольте цитату: «По совести говоря, все они играли невдохновенно и неумело, а между тем, азартная игра, совершенно подобно поэзии, требует одновременно вдохновения и мастерства. Меня всегда удивляло, до какой степени Брюсов, прекрасный игрок в преферанс и винт, становился беспомощен и бездарен, лишь только дело доходило до железной дороги, в которую, впрочем, он и играл сравнительно редко. Даже темперамент, ему присущий, куда-то исчезал, лишь только он садился за круглый стол»…
Там, в «Кружке» за одним столом часто соседствовали самые настоящие враги во литературе. Например, считавшиеся непримиримыми критиками сам же Владислав Фелицианович с Георгием АДАМОВИЧЕМ…
Мирно уживались за бильярдом на дух не переносившие друг друга БУЛГАКОВ с МАЯКОВСКИМ…
Владимир Владимирович был необычайно азартен. Его картежные кутежи — секрет того еще Полишинеля. Положа руку на сердце, истинной целью заграничных вояжей поэта, была никакая не пропаганда советского образа жизни, а элементарное стремление в казино. А о бильярдных его баталиях столько понаписано, что успевай только сверять да противоречивое отсеивать…
Хорошо известно, что Маяковский был завсегдатаем клуба театральных работников «Кружок друзей искусства и культуры», располагавшемся в Старопименовском переулке столицы, неподалеку от площади, носящей теперь его имя. Он захаживал туда стишков почитать, просто посидеть-расслабиться, но чаще обычного, как сам же определял, «согреться бильярдом»:
Левша, он с одинаковой ловкостью управлялся с кием обеими руками. А пользуясь громадным ростом, доставал на столе любой шар. Больше прочих игр любил самую простую — «американку» — бей любым любого.
Сам любил ставить шары. Играть мог ночь напролет, изматывая соперников. Поэт Лавут вспоминал как однажды, часа в четыре утра, он уже едва держался на ногах, а Маяк подбадривал его, напевая басом любимое: «Еще одно последнее сказанье, и летопись окончена моя…».
А вот еще цитата: «Работаешь стоя — отдыхай сидя, работаешь сидя — отдыхай стоя». Откуда он такое правило почерпнул, никто точно сказать не мог, но твердил это Владимир Владимирович чуть не за каждой партией — факт.
Играл не только с коллегами по цеху. Нередко партнером Маяковского оказывался куда более несдержанный за столом и вечно нервничавший по поводу поражений Луначарский. С шуточками и прибауточками поэт разделывал Анатолия Васильевича в пух и прах, приговаривая, что не личит наркому обыгрывать «простых смертных»…
Раз вызвал на поединок случившегося в клубе и слывшего, между прочим, отменным игроком ненавистного критика (фамилия не уточняется). И не просто вызвал — дал фору. Но с условием, что проигравший трижды пролезет под столом. Побороть искушение поставить на карачки самого Маяковского тот не смог. И вскоре имевший неосторожность охаять «Клопа» бедняга лез под стол. Под бурное улюлюканье зевак и рык победителя: «Рожденный ползать писать не может!»… Кий Маяковского долго хранился в клубе. Потом был передан в музей…