В октябре того же (1901-го) года читатели американского журнала «Американский книголюб» узнали, что «история почти целиком придумана Робинсоном, а доктор Дойл внёс в работу лишь один важный вклад, разрешив использовать образ Шерлока Холмса». Исследователи творчества нашего героя едва ли в одни голос утверждают, что волонтирование Холмса на Гастровскую трясину было чуть ли не единственным актом участия Дойла в содержании повести…
Однако четверть века спустя в предисловии к «Полному собранию сочинений о Шерлоке Холмсе» г-н Дойл оценил вклад компаньона более чем скромно: «"Собака Баскервилей" — итог замечания, обронённого этим добрым малым, Флетчером Робинсоном, скоропостижная кончина которого стала утратой для всех нас. Это он рассказал мне о призрачной собаке, обитавшей близ его дома на Дартмурских болотах. С этой байки и началась книга, но сюжет и каждое её слово — моя и только моя работа».
Помните, из Штирлица: запоминается всегда последняя фраза. Читатели запомнили крайнее: «Собака» — ЕГО и только ЕГО… Потом, правда, поползли неприятные сплетни, будто Дойл даже чуть ли не отравил Робинсона («добрый малый Флетчер» умер, в 1907-м, в 35 лет). Потом писали, что нет, скорее всего не травил, а если и травил — так не из-за «Собаки», а из-за того, что водил шашни с женой покойного. Впрочем, это нас с вами уже никак не касается. Мы лишь о том, что на корешках «12 стульев» и «Золотого теленка» стоят все-таки две фамилии, и так честней…
Итак — Дюма…
Дюма капитально повезло и с эпохой.
Созданный за несколько лет до революции 1830-го механический печатный станок вызвал к жизни не просто волну — цунами книгоиздания. Революцией же порожденные новые французские (буквально «нувориши»), устав соревноваться, чей дворец роскошней а любовница обриллианченней, взялись выпускать газеты с журналами. А те нужно было чем-то наполнять. И тут Дюма и ему подобные успели снять свою пенку. И пенку преприличную.
Роман-фельетон — то есть, авантюрный роман, печатавшийся с продолжением в газетах и лишь после этого выходивший отдельной книгой, превратил многих беллетристов того времени из бесправных литературных поденщиков в кумиров читателей, диктующих издателям свои условия. Так СЮ заработал 100 тысяч франков на одних только «Парижских тайнах»… Впрочем, умирая, заботливый отец (все предки Сю были знаменитыми хирургами) оставил юноше миллионное состояние. Отчего у Эжена не было цели заработать — была проблема (а заодно и четкий план) как потратить…
Но рядом с Дюма Сю, что называется, отдыхал…
На пике славы и успеха великий рассказчик был умопомрачительно богат, но и столь же расточителен. Только приснопамятный замок «Монте-Кристо» (по отзыву Бальзака — одно из самых прелестных безумств, которые когда-либо совершались) обошелся ему — тут у биографов вилка — от шестьсот тысяч до полутора миллионов.
И это притом, что чудо-дворец был построен на земле крестьянина, вставившего в контракт совершенно варварское условие: ежели ему придет вдруг в голову снова засеять поле, он потребует сноса замка и замок будет безропотно снесен!
Во что обходились Дюма знаменитые «пантагрюэлевы пиры», гости, не покидавшие «Монте-Кристо» неделями и бессчетные любовницы — этого, пожалуй, никто так и не сосчитал. Удивительней всего, что при этом патологический мот мог годами судиться с издателями за каждый су…
Это продолжалось, пока первая из его «султанш» (к тому времени наш герой окончательно запутался в женщинах) — актриска Ида Ферье не умудрилась женить на себе этого ловеласа. Зачем Дюма пошел с ней под венец, не понимал никто. Злые языки поговаривали, что ловкач, он женится вовсе не на Иде, а на обещанных ему ее покровителями месте бессменного секретаря Французской академии и министра народного просвещения. Разумеется, это были всего лишь слухи — дым от иллюзорного огня. Но так или иначе, Ида стала первой, если не единственной женщиной, превратившей в рогоносца самого Дюма. Эта шлюшка не скрывала, что предпочитает партнеров помоложе и побогаче, и уже через три года супруги принялись разводиться.
Разводились долго и скандально. Свое приданное — 120 тысяч франков «во французской золотой и серебряной монете» дамочка вернула с лихвой. В феврале 1848-го суд департамента Сены объявил о разделе имущества в ее пользу и приговорил Дюма к выплате растраченного приданого, а заодно к алиментам в размере шести тысяч в год — на содержание ею падчерицы — его же дочери Мари, коварно переметнувшейся на сторону мачехи…
И «Монте-Кристо» со всей обстановкой пошел с молотка. Правда, надо отдать должное и коварству Дюма — он купил замок сам у себя через подставное лицо за смехотворную сумму в 31 тысячу франков. Но жареным пахнуло всерьез…
А потом грянула революция 1848-го.
Сначала она обанкротила любимое детище писателя — Исторический театр, который Александр Великий построил для постановок исключительно собственных пьес. Спектакли в нем шли подчас по пять-шесть часов, а «Монте-Кристо» (да-да, Дюма частенько превращал свои романы в сценические действа) растянулся аж на два вечера.
В свой первый сезон Исторический принес владельцу более 700 тысяч. В 49-м был уже убыточным. И вскоре великому Дюма приходилось скрываться от сапожника, которому он задолжал каких-то двести пятьдесят монет. Потом в «Монте-Кристо» нагрянули судебные приставы и увезли из замка всё, что смогли — «мебель, картины, кареты, книги и даже зверей».
Об этих «зверях» просто нельзя не упомянуть.
Эксцентрик Дюма устроил самый настоящий живой уголок: он поселил в «М-К» кота, пять собак, трех обезьян (которых назвал именами знаменитых тогда переводчика, писателя и актрисы), пару попугаев, золотого фазана, окрещенного им Лукуллом, петуха, прозванного Цезарем, и тунисского грифа, который получил кличку Диоген, после того как поселился в бочке…
Судейские не тронули только Диогена…
Потом пришел черед выматываться из замка и самому…
В 1850-м Дюма жил уже скромно.
В 1851-м ему пришлось бежать от кредиторов в Бельгию.
В 1852-м ушла с аукциона парижская квартира, выручка от которого превысила сумму долгов всего на 1870 франков и 75 сантимов. И это была вся на тот момент наличность Дюма…
Еще через две недели любимец читающей Франции был объявлен «несостоятельным должником»… Однако слава и авторитет Дюма были до того непререкаемы, что позволяли ему беспардоннейшим образом злоупотреблять и казенными средствами. Так для поездки в Алжир он затребовал с правительства Франции военный корвет. И правительство, что называется, вынуло и выложило. И это далеко не единичный случай обхождения прихотей писателя государству в круглую копеечку. А Дюма? — Дюма считал такое положение дел нормой. И однажды, когда кто-то из депутатов поставил вопрос о целесообразности неумеренных трат писателя, Дюма вызвал на дуэль… парламент. В полном составе. И посрамленное национальное собрание было вынуждено уклониться от «поединка», сославшись — и тут простите нас за еще одно отточие… на депутатскую неприкосновенность!
Конечно же, великий рассказчик не собирался сдаваться — в то время он писал как из пушки. Моруа утверждал: «никто на свете, кроме Дюма, не мог бы столько написать». И уточнял: а «кроме Парфе — переписать»…
Парфе был не просто переписчиком. Секретарь, выполнявший при патроне массу самых разнообразных функций, он расставлял знаки препинания (Дюма они были глубоко по барабану) и уточнял даты (которые шеф вставлял вот разве что не от фонаря). В его задачи входили переговоры с издателями и вопросы сценической судьбы пьес. Парфе был человеком, защищавшим в те годы деньги Дюма от самого Дюма. Дюма ворчал: «С тех пор, как в доме у меня завелся честный человек, я чувствую себя всё хуже».
Но дело было совсем не в Порфе — с годами «король» все заметнее выходил в тираж. Ему еще продолжали платить по тысяче аванса за всякий новый роман плюс 10 % с каждого проданного экземпляра. Но продавался Дюма хуже и хуже, внимание читающей публики переключалось на новых гениев литературного рынка. В числе которых оказался и Дюма-сын. Стареющий Александр-отец стал замечать, что рука устала, что, начав очередную книгу, он забуксовывает на середине, не в силах справиться с сюжетом, а былые помощники давно перебрались под крылышко к тем, на кого выше спрос…