Незабвенный Константин Сергеевич приходился Николаю Александровичу кузеном. И в 1883-м, после ухода того в мэры, пробил Кокосин час принимать бразды правления делом предков. А времена, надо сказать, стояли кризисные: и вообще, и для фирмы «Владимир Алексеев», в частности — спрос на золото-волокно сходил на нет. Воцарившийся Александр III предпочитал казацкий стиль, да и конкуренты поджимали. Но и Кокося дурака не валял…
Считается, что ничем, кроме погони за богемной славой этот возлюбленный фанатками партнер самой Ермоловой не занимался. На деле же один из основателей Московского общества искусства и литературы был первоклассным производственником. За пять лет до исторической 26-часовой посиделки с Немировичем в «Славянском базаре» К. С. Алексеев-Станиславский выехал в Европу с целью самого настоящего промшпионажа. Из его писем супруге (актрисе Лилиной) понятно, что западные партнеры прекрасно сознавали истинную цель визита и всячески перекрывали кислород любопытному русскому. Но К. С. не сдавался: «Пришлось осматривать потихоньку, то есть в то время, когда мастера отдыхают днем… Теперь меня не удивляют баснословно дешевые цены заграничных рынков, — писал он брату, — Папаня поймет, какого прогресса достигли здесь в золотоканительном деле: я купил машину, которая сразу тянет товар через 14 алмазов…»
Привезенный им станок моментально вернул Алексеевым статус первых российских золотоволокитчиков. А двумя годами позже Константин Сергеевич порушил и монополию европейцев на производство волоков, через которые золото вытягивалось в нить, открыв на своей фабрике собственный алмазный цех. Теперь и конкуренты, забыв о загранице, ездили за этими самыми вильерами к Станиславскому… извините, Алексееву, у которого было не только ближе, но и дешевле… В 1900-м его чудо-нитка получила гран-при Всемирной парижской выставки, а сам К.С. был удостоен соответствующего диплома и золотой же медали. Так что открывать собственный театр ему было на что…
И человек, лишенный коммерческой жилки, так бы и поступил — ухнул бы потом и кровью нажитое на устройство зрелищного предприятия в одиночку. Наш же герой был не таков: он организовал акционерное общество, благодаря чему основные затраты понес компаньон по имени Савва Морозов (в прошлом одноклассник великого режиссера по гимназии). При этом К.С. хватило ума не спешить подставляться и в роли худрука организуемого театра — с этим корыстным прицелом им был зазван в дело Немирович.
Бывший к тому моменту предельно раскрутившимся творческим менеджером Владимир Иванович оказался еще и единственным в их компании «потомственных горожан» дворянином. В каковой связи ему, известному драматургу и театральному педагогу, было отведено эксклюзивное право участвовать в деле исключительно «своим трудом», за что устанавливалось жалованье в размере 4200 рублей годовых. Как, впрочем, и Константину Сергеевичу, назначившему себя вторым «распорядителем дела». Помимо распорядителям полагались 10 % от годовой прибыли предприятия (остальным пайщикам отвели по 6 % с каждого внесенного рубля). И следом уточнение: «Если при этом получается остаток, то половина его выдается распорядителям поровну, а вторая идет для усиления средств предприятия». А три года спустя, когда театр начал приносить внушительную прибыль (сборы доходили до 3000 рублей за вечер, аншлаги МХТ — одна из самых славных страниц в истории российского театра), г-н Станиславский провел срочное переакционирование. И всё имущество театра с репертуаром перешли в собственность их с Владимиром Ивановичем, примкнувшего к ним своим талантом и частью гонораров А. П. Чехова плюс ряда ведущих актеров труппы. А понесший основную финансовую нагрузку Савва не только отказался от возмещения своих затрат, но и пожертвовал в кассу театра еще 15 тысяч…
Историю дальнейших разногласий распорядителей Константина Сергеевича с Владимиром Ивановичем принято толковать как историю творческих противоречий, однако глупо было бы не иметь в виду и чисто меркантильных мотивов этой растянувшейся на долгие годы вражды двух главных акционеров чертовски доходного дела. Не говоря уже о правах на театр как здание — дорогущий особняк в самом центре Москвы, построенный фактически на Морозовские деньги…
Тем, кто не в курсе, сообщим, что в 1909-м алексеевская фабрика начала выпуск электротехнических кабелей и проволоки, что оказалось куда доходней давешней золотой канители… Так что «Чайка» «Чайкой» и «Синяя птица» «Синей птицей», а о кармане Константин Сергеевич не забывал никогда. Во всяком случае, до победы социализма в отдельно взятой — его — стране, превратившей господина Станиславского из передовиков капиталистического труда в ограбленного, хотя и заслуженного деятеля искусств…
ШАЛЯПИН…
Растиражированная Макаревичем формула «Бесплатно только птички поют» — его, шаляпинская. Во всяком случае, у Бунина это черным по белому и буква в букву.
На пике карьеры Федор Иванович был самым высокооплачиваемым отечественным исполнителем. За каждый выход на сцену брал не меньше 10 тысяч целковых. Плюс 65 тысяч в год за приписку к Императорской сцене… Позже, с появлением граммофонной записи, источником дохода сделалось и тиражирование его бессмертного голоса. «Люблю граммофонные записи, — признавался Федор Иванович, — Меня волнует и творчески возбуждает мысль, что микрофон символизирует собой не какую-то конкретную публику, а миллионы слушателей».
Любопытно, правда, вспомнить, что его первое посещение студии звукозаписи закончилось скандально: репетировал-репетировал он перед этим символом, а потом рявкнул, что отказывается петь в «металлическое ухо» и был таков.
Но капризулю уломали: 15 тысяч рублей за насколько арий и романсов кого хочешь уломают. И в 1902-м вышла первая пластинка. Успех был настолько потрясающим, что Федор Иванович моментально превратился в одну из первых жертв пиратства от грамзаписи. Да-да, тогда уже закрутилось: страну наводнили тысячи поддельных дисков, с которых звучал неизвестный имитатор, певший под Шаляпина. Пришлось бороться. И вскоре на каждом «защищенном» диске значилось: «…я, нижеподписавшийся артист Федор Шаляпин, сим удостоверяю, что граммофонные пластинки я напечатываю исключительно для акционерного общества «Граммофон» (по нотариальному условию), а потому всякое появление граммофонных пластинок с напетыми мною пьесами в других каких бы то ни было обществах мною признаются за подделку»…
Его сверстник КАРУЗО («Мефистофеля» в Ла-Скала они раз даже вместе спели; дирижировал Тосканини — спектакль века!) имел с выхода двенадцать с половиной тысяч франков — что-то около пяти тысяч тогдашних рублей. Дотошные газетчики подсчитали, что, если выходов у маэстро не менее восьмидесяти в году, то «каждая нота, выходящая из его горла, превращается, можно сказать, в червонец»…
Наверное, Энрике был прав, так высоко оценивая эти ноты: ему не было и сорока восьми, когда кровь хлынула у него горлом прямо на сцене родного «Метрополитен-Опера» — во время арии из «Любовного напитка» Доницетти, ставшей теперь вот разве что не визитной карточкой великого тенора. Восемь месяцев спустя Карузо скончался…
Анна ПАВЛОВА покинула принесшие ей мировую известность «Русские сезоны» вероломно и даже подло — в самый разгар гастролей. За 1200 фунтов в неделю сменила парижскую театральную сцену на Лондонский мюзик-холл «Палас», где помимо нее выступали акробаты, чревовещатели и дрессированные собачки. А по зрительному залу, как уточняют ехидные биографы, сновали торговцы пирожками.