16 оперетт и 168 вальсов (пять из которых — несомненные шедевры) превратили Иоганна Штрауса в культовую фигуру. 70-летие «короля вальса» праздновали всей Европой. Похоронили его венцы рядышком с Шубертом и Брамсом. Всё свое состояние он завещал музыкальному обществу, жене досталась лишь рента…
Почетное бронзовое место среди композиторов-миллионеров у заработавшего на одной только «Аиде» 300 тысяч Джузеппе ВЕРДИ. Хотя без воплей «Верните деньги, маэстро!» в прессе, как водится, не обошлось…
Когда на закате жизни его спросили, какое из своих творений он считает лучшим, Верди ответил: «Дом, который я построил в Милане для престарелых музыкантов». И попытайтесь представить себе подобный ответ из уст наших киркоровых…
И далее в первой десятке — списочным порядком — РОССИНИ, ГЕНДЕЛЬ, ГАЙДН, РАХМАНИНОВ (кстати сказать, перечислявший гонорары от последних концертов на помощь воюющей с Гитлером Красной Армии), ПУЧЧИНИ, ПАГАНИНИ и ЧАЙКОВСКИЙ…
Такой вот музыкальный «Форбс»…
Не в нищете, конечно, но уж и никак не соответственно почестями, которых удостоился в день похорон (в последний путь его провожали как императорам не снилось) закончил свои дни БЕТХОВЕН. Во всяком случае, даже в десятке первых богатеев-музыкантов его имя, как вы заметили, не значится. Что-то подсказывает, что он и в первую сотню-то вряд ли попал…
29 марта 1827 года в роли одного из факельщиков у гроба Бетховена видели 30-летнего ШУБЕРТА… Перед самой смертью Людвига вана секретарь принес ему с полсотни песен подающего надежды автора — чтобы как-то развлечь теряющего связь с жизнью патрона.
Бетховен был поражен:
— Разве можно написать столько?
— Да у него их вдесятеро, — ответил любезник и показал «Прекрасную мельничиху», «Молодую монахиню», «Монолог Ифигении»…
— Поистине в этом Шуберте живет искра божья, — восхитился мэтр, — Он еще заставит мир говорить о себе…
Полтора года спустя Шуберта тоже не стало…
Как все-таки печально и нелепо сложилась короткая жизнь этого удивительного нелюбимца судьбы!..
Сын школьного учителя и кухарки, он был пристращен к музыке с детства — отцом (тот неплохо играл на виолончели) и братьями (скрипка и фортепиано, соответственно). Младшенькому Францу они доверили альт и квартетом давали милые домашние концерты. Когда же у парнишки обнаружился прекрасный голос, его определили «певчим мальчиком» в императорскую капеллу. Руководивший ею некоронованный владыка музыкальной Вены и просто воспитатель целой плеяды прерасных композиторов Сальери взялся обучать паренька контрапункту. И юный Шуберт тут же начал сочинять, забросив все остальные дисциплины. По латыни у него вышло «не вполне удовлетворительно», по математике «не удовлетворительно». К тому же началась ломка голоса… Отказавшись от переэкзаменовки, он покинул конвикт, перешел в нормальную — не музыкальную школу и через год, сдав выпускные экзамены, с неохотой занял должность 6-го помощника учителя в школе своего отца: принялся обучать ребятню грамоте и счёту…
В том, чтобы пойти учительствовать имелось несколько резонов. Во-первых, сразу же после вылета из конвикта он лишился отцовой поддержки. Не можешь учиться — иди работай, счёл тот, словно забыв, что и прежде не больно-то баловал сына: в письмах домой Франц то и дело клянчил у брата пару-другую крейцеров — очень кушать хотелось. Во-вторых, ему грозила армия. А там и тогда это было суровей, чем здесь и сейчас. Угодить в рекруты означало встать под ружье на семнадцать лет. Такой оборот автоматически лишал бы его возможности писать, и Франц готов был пойти куда угодно, только не в солдаты. Говоря нынешним языком, у школьных учителей была бронь. Вот и…
Бедный Шуберт даже не догадывался, что спасался зря! По существовавшим уложениям юнец ниже 158 сантиметров росту не попадал под призыв. Коротышке же Францу же не хватало до этого минимума целых полутора сантиметров…
Ну да чего уж теперь… Он смиренно тянул лямку. За стандартное жалованье 6,66 крейцера в день. Чтобы стало понятней, сколько это: фунт хлеба стоил 6,68…
О том, как юный учитель сочинительствовал непосредственно во время занятий, мы, кажется, уже рассказывали. Прямо на глазах у класса он вдруг забывал обо всём вокруг и… Во всяком случае, первый шедевр молодого Шуберта — песенка «Гретхен за прялкой» на слова Гете — родился именно так… Следующие два года были необычайно плодотворны: 4 зингшпиля, 3 симфонии, пара месс, пара фортепьянных сонат, струнный квартет и 250 с чем-то песен. Всего их будет написано 600 с лишком, и не симфонии с операми — именно они да четыре сотни танцев прославят Шуберта как композитора-романтика.
Он всё чаще сбегал из ненавистной школы-тюрьмы в тюрьму-конвикт — там друзья, визиты которых к нему домой категорически не приветствовались отцом. А видеться хотелось! Видеться, делиться сочиненным, выслушивать восторги и замечания… К тому же, Францу катастрофически не хватало текстов. Возможно, именно этим и объяснялось его стремление просиживать вечера в трактире, где друзья не только прихлебывали пиво да вино, но и восторженно читали друг другу, а вскоре и исключительно ему свежеотысканные стихи. Они читали, Франц попыхивал трубочкой и всё чего-то чиркал и чиркал тут же, за столиком… Прославивиший его «Лесной царь» на стихи всё того же любимого Гете был сочинен непосредственно на глазах у друзей…
В общем, через год, окончательно рассорившись с никогда не понимавшим его отцом, Шуберт покинул школу. Началась жизнь, полная лишений и разочарований. Он, упрямо добивался музыкальных должностей, но натыкался на отказ за отказом. Жил уроками. Понемногу дичал. Мотался по друзьям, просиживал с ними в пивнушках. Познакомился с тихой милой Терезой Гроб (это не прозвище — фамилия такая). Девочка пела в церковном хоре. Он очаровался ее дивным голосом. Она — им. Они мечтали соединиться…
Застенчивые биографы уверяют, что между влюбленными встала мать Терезы. Фактически безработный Франц казался ей худшей из возможных партий. И фрау Гроб спешно выдала дочку за процветающего кондитера. Всюду читаем: Тереза тихо проплакала до самой свадьбы, покорно ушла под венец и прожила серую жизнь длиной в 78 лет…
При этом застенчивые биографы как бы забывают о том, что Франц не мог жениться на Терезе не только по причине беспробудной бедности. В ту пору он умудрился заработать банальный, но практически неизлечимый тогда сифилис. С болезнью умерла надежда на брак. И не оттого ли рыдала бедняжка, безропотно идя за творца пирожных?..
Застенчивые биографы находят элегантное объяснение шубертову уходу в пьянство и, извините, разврат. А куда, дескать, еще было податься передовому молодому человеку от разгула царившей в Австрии реакции? Когда, дескать, даже оперы приличной не напишешь, потому как кругом цензура, и все разрешенные тексты — полное дерьмо!..
По-своему, правда. Но лишь отчасти.
Шуберт, например, пытался не сдаваться. Он писал вставные номера для чужих опер (разумеется, без права на имя в афише). Пробовал сочинять зингшпили на тексты сомнительного свойства авторов. Например, на «романтическую драму урожденной баронессы Кленке» — полнейшую муть… Ну да, да: за деньги. Ради денег.
Он продавал свои песни и танцы (их тоже было немало, под пятьсот) издателям, но те быстро просекли, что автор в финансовых делах лоховат, выжидали момент, когда его зубы оказывались на самой верхней полке и благосклонно скупали приносимое оптом и чуть не даром…
Наконец, он не прекращал писать оркестровую музыку. Но в симфонизме великий песенник был откровенно не силен, и редкий из его друзей не понимал этого… При этом друзья не бросали Франца. Они издали сборник его нот и принесли свежеотпечатанный тираж: садись и подписывай, так дороже пойдет. Он поподписывал-поподписывал, да и крякнул: «Лучше умереть с голоду, чем царапать эти закорючки». И отбросил перо.
Лень? Каприз?
Да, и лень, и каприз, но — лень и каприз гения.
Ленивый и капризный Шуберт будто нарочно возвращает нас к началу главы: рожденных летать ОЧЕНЬ и ОЧЕНЬ трудно, почти невозможно заставить ползать. Даже в угоду возможному благополучию. Даже ради элементарного физического выживания. Им, повторим, землю перевернуть — это бы да. А шлёпать росписи на титульных листах увольте… Быть может этот тест — тест на способность заставить себя заниматься всяческой фигнёй, высвобождая на нее пусть всего лишь минуты нескончаемой погони за чем-то неуловимо небывалым, и есть главный тест на уровень, ранг, качество гениальности?.. В конце концов, не чуравшиеся стахановски тратить дар ради презренного металла Бальзак, Дюма и Лондон расцениваются сегодня (да и при жизни расценивались многими сведущими) как суперпопулярные беллетристы с никудышным слогом. И в результате причисляются нами к когорте гениев с малюсенькими уточнениями: гении работоспособности, гении творческой воли… Не научившийся же компромиссам Франц Шуберт был просто гением. Безо всяких добавок. За что и поплатился.