Рассказывают, что за год до смерти, покидая Петербург и Россию уже навеки, композитор вышел у городской заставы из повозки и смачно плюнул на землю, не воздавшую должного его гению…
Никогда не имел достаточных средств — во всяком случае, достойных первого официального чемпиона мира по шахматам — СТЕЙНИЦ. И решал проблемы с наличностью самым простым из доступных ему способов: играл на деньги. Завсегдатаи лондонского кафе «Гамбит» не раз заставали знаменитого бородача за этим занятием.
Рассказывали, что однажды он нашел весьма выгодного постоянного партнера: тот платил гроссмейстеру за каждую партию по целому фунту. Разумеется, всегда проигрывал, несмотря даже на традиционно предоставлявшуюся ему Стейницем фору в размере коня.
Кто-то из друзей предприимчивого чемпиона подбросил ему разумную, как казалось, идею: дабы упёртый противник чего доброго не сорвался с крючка, неплохо как-нибудь и проиграть ему партейку. Стейниц поблагодарил мудрого советчика и, решив, что один фунт не деньги, однажды «случайно» подставил ферзя и добросовестно сдался.
«Моя мечта сбылась! — вскричал счастливчик, вскочив из-за стола — Я выиграл у самого Стейница!».
Больше его в «Гамбите» не видели…
Конечно, эта милая история сильно смахивает на анекдот. Но на наш взгляд мы имеем дело с тем самым случаем, когда анекдот возник не на пустом месте…
Гений гением, деньги деньгами.
Стейниц умер в нищете. В сумасшедшем доме, куда его отвезли, когда старику начало чудиться, что «исходит из него электрический ток, коим передвигаются фигуры на доске»…
Не знал достатка в средствах и ГЕЙНЕ, проведший последние восемь лет жизни в дешевой парижской квартирке на ложе из шести тюфячков, прозванном им «матрацной могилой»… В эту могилу автора «Книги песен» и «Зимней сказки» загнал не только сифилис, но и пожизненная боязнь стать жертвой чьих-нибудь шуток. Чего ради Гейне постоянно шутил на опережение. И чаще всего непростительно зло.
Однажды, в отзыве на какую-то комедию он заметил, что та могла бы получиться менее едкой, будь у автора больше еды. То же, наверное, могли бы сказать и о его, преисполненном не только чудесной лирики, но и редкостного сарказма творчестве. Впрочем, как-то раз поэт и сам признал это. Правда, в несколько более щадящей формулировке: «Весь человек (относительно не убеждений, принципов, а поступков) управляется "бюджетом"».
С бюджетом у Гейне тоже не ладилось всю жизнь…
Женившийся на молоденькой — всячески обаятельной, но крайне невежественной и, по правде-то говоря, глупой, как пробка, Эжени Кресценции Мира (он звал ее Матильдой — из книжки мадам де Сталь имечко украл, Эжени с удовольствием откликалась на него) поэт жил на семь тысяч франков в год. Четыре — от щедрот миллионера-дяди Соломона, три — с писательства. Вроде бы не так уж и мало. Но его «милая мотовка» Матильда тратила их с неслыханным безрассудством…
К четырем тысячам дядя прибавил еще восемьсот. Но и их катастрофически недоставало: сумма скопившихся долгов выросла до 20 тысяч франков. Чтобы покрыть их, Гейне на одиннадцать лет уступил права на издание всех своих произведений некоему гамбуржцу Кампе. За те самые двадцать тысяч… Расквитался с долгами, но передышка была недолгой. После смерти дяди великовозрастный племянник вместо обещанного пожизненного содержания получил единовременную подачку в восемь тысяч: прослышав о готовящихся мемуарах, где от едкого Гейне доставалось всем, включая и благодетеля-дядю, семья фактически отказалась от него. Но Гейне не сдавался. Он инспирировал в прессе плаксивые слухи о своем бедственном положении (это вообще довольно грязная история, ну и не будем о ней). Он подсовывал эти статьи через подставных лиц богатым родственникам — не помогало…
Нужда довела поэта до крайности: он принял от французского правительства ежегодное пособие в 4800 франков — из фонда поддержки политэмигрантов. Что крепко ударило по его репутации пламенного публициста, ибо было воспринято окружающими как подкуп. Но вскоре правительство лишило едкого поэта и этой поддержки — за ту самую пламенную публицистику… И Гейне продлил договор с Кемпе. Уже «на веки вечные». Теперь ему (а по смерти — вдове) причиталось по 2400 франков в год. Кемпе, как вы, наверное, уже догадались, сделал на стихах Гейне сотни тысяч (по другим данным — миллионы)…
Тогда же состоялось примирение с семьей: навестивший Генриха кузен Карл предложил небольшую пожизненную ренту в обмен на согласие уничтожить компрометирующую родственников часть тех самые мемуаров. Поэт согласился. Плод его семилетнего труда вычитывал и собственноручно жёг другой брат — Максимилиан…
Дальнейшее хорошо известно. Последние восемь лет Гейне не выходил из дому. Смерти он не боялся никогда, но растянувшееся на долгие годы умирание от прогрессивного паралича было мучительно. Поэт слаб, сох, окончательно слеп, но не бросал работы. Последними словами были: «Писать… бумагу, карандаш!..»
А так и не выучившая ни слова по-немецки Матильда получала от Карла неплохой пансион на том простом условии, что при ее жизни ни одна строка из остатков мемуаров не будет опубликована…
Деньги спасли Гейне лишь раз в жизни — во время стародавней дуэли: выпущенная соперником пуля застряла в кошельке, лежавшем в кармане поэта. На наше счастье, тогда он не был пуст…
И следом рассказец о жизни его безо всякой натяжки разлюбезного молодого друга по имени Карл МАРКС. Который, кстати, потом громче других бранил Гейне за правительственную субсидию — это он-то, скоротавший за чужой счет весь свой век…
Сначала Карл доил отца. Потом шиковал на приданое жены. Затем его содержали прогрессивно настроенные буржуа, которых угораздило углядеть в отважном молодом публицисте вот чуть ли не мессию. Пока, наконец, всех их не заменил один, привлекавший нашего героя, скорее всего не только толщиной своего кошелька. И тут мы искренне просим прощения у тех, кто искренне полагает, что нетрадиционная сексуальная ориентация — порождение масс-культуры XX века. На чем, собственно, можно и точку поставить.
Но специально для любопытствующих следующие несколько страниц (не верящие или хотящие верить, могут пропустить их и переходить к следующему персонажу)…
Первые двадцать лет «бухгалтер, с которым еще наплачется вся Европа» (по Бисмарку) и «самый популярный персонаж после Иисуса Христа» (по кому-то еще) был занят исключительно тем, что бессовестно продувал денежки отца, мечтавшего увидеть старшего сына выдающимся юристом. Особенно в бытность студентом Боннского, а затем и более престижного Берлинского университета.
«Ты ведешь себя так, как будто мы черпаем деньги из золотой жилы, — писал ему терпеливый папаша незадолго до смерти, — Мой дорогой сынок вопреки всем договоренностям и здравому смыслу ухитряется потратить за год 700 талеров, тогда как самые богатые студенты обходятся пятьюстами. Как же это получается?»
Ну как-как… Хорошая квартирка, дорогая еда, приличная выпивка, кубинские сигары… Друзья, опять же: он ведь худо-бедно председатель студенческого землячества, а на таком посту без пыли в глаза нельзя…
В общем, в ту пору Карл больше кутил с себе подобными, нежели предавался штудиям. Доверчивый же Генрих Маркс отошел в мир иной, искренне веря, что его «трудолюбивый и талантливый Карл проводит все ночи напролет серьезно занимаясь, подрывая свое умственное и физическое здоровье, отказываясь от всех удовольствий ради изучения абстрактных, возвышенных наук»…
Берлинского университета трудолюбивый и талантливый не закончил: не хватило смелости отправиться на выпускной экзамен. Степень доктора философии (а не юриспруденции, как желал отец) Карл получил тремя годами позже, экстерном — в Йенском университете, где вообще не имел чести учиться. Просто представил диссертацию — тогда такое допускалось…
За всю последующую жизнь он состоял на должностях — в смысле, имел постоянное место работы — всего дважды. В 1842-м начал печататься в рейнской газете. Полгода спустя стал одним из ее редакторов. Еще через полгода газету закрыли. А с июня 1848-го Маркс год без малого редактировал «Новую Рейнскую газету». Аллес.