Юный Поль пошел в матросы, дослужился до лейтенанта, списался на берег и, устроившись на службу, тринадцать лет вел размеренную жизнь благополучного биржевого маклера. Свой особнячок, своя карета, приличный банковский счет. А в 35 он бросил датчанку-жену с пятерыми детишками и ударился в живопись, которой баловался и прежде — теперь уже всерьез и безальтернативно. Что превратило оставшиеся ему два десятилетия в непрекращающуюся борьбу за элементарное выживание…
Затмить признанных мастеров (типа Сезанна и Писсаро) с кондачка оказалось не так просто. Картин его никто не покупал. И Поль пытался привлечь внимание к своей неординарной персоне, превратив в произведение искусства свой внешний облик. Он рядился в умопомрачительно синий сюртук с перламутровыми пуговицами поверх голубого жилета с желто-зеленой вышивкой и застежкой где-то на боку, плюс шляпа с лазуревой лентой и белые перчатки — Дали, как видите, в смысле клоунады не был первым. Но и бытовая эксцентрика успеха не приносила: тупое общество все равно никак не желало разглядеть в нем гения.
А жизнь свободного художника — штука расточительная. От былого благополучия не осталось и следа. Средств не хватало не то что на краски — на кусок хлеба. Опять же, бесконечные скандалы — на сексуальной, прежде всего, почве (наш герой был жутким эротоманом и, извините, бабником несколько педофильского уклона: больше других ему нравились женщины лет тринадцати-четырнадцати) — привели его в «Желтый дом». Не пугайтесь — под этим названием вошел в историю домик в Арле, где проживал тогда Ван Гог, и «который он хотел и в реальной действительности покрасить в желтый цвет». Во всяком случае, серию знаменитых «Подсолнухов» он написал именно для интерьера этого знаменитого домика…
Два месяца провели художники там бок о бок: пили, снимали шлюх, спорили, ругались и, конечно же, работали, работали, работали… Особенно Ван Гог… Кстати, Винсент отрезал часть уха как раз после одной из ссор с Гогеном: ему показалось, что тот изобразил его на своем портрете слишком уж сумасшедшим. К тому же заявил, что отправляется в Океанию, а Винсент так привык к нему!
По другой же версии как раз искушенный в матросских драках Гоген полоснул приятеля, отхватив ему мочку уха, и уже потом, чтобы как-то оправдаться, выдумал историю про гонявшегося за ним с бритвой, а потом искалечившего себя в отчаянии припадочного Винсента…
Таким образом, желание срочно сменить обстановку у Поля было, а денег на поездку — увы. Тогда друзья устроили аукцион и продали три десятка его картин. Вырученных средств хватило на билет на пароход и даже на обустройство на новом месте.
Отбрасывая остатки пиетета, смеем заявить, что на Таити он махнул в непоследнюю очередь заради всё тех же легко доступных полуголых дикарок. Выбрав одну из натурщиц в постоянные сожительницы (родители взяли за малышку совсем недорого), Поль обрел некоторое душевное равновесие и плодотворно трудился, пока безденежье и первые признаки застарелого сифилиса не вынудили его бросить беременную девочку и снова отплыть на родину.
Проваландавшись там пару лет в новых амурах и распродав по дешевке часть картин, он снова сел на пароход (друзья помогли с 30 %-ной скидкой).
Собственно, теперь он плыл на Таити умирать…
Теура (так звали милую островитянку Поля) пожила в его хижине с неделю, после чего заявила, что боится струпьев и язв, покрывших ноги Гогена сплошным узором, да к тому же она теперь замужем за таким же как сама аборигеном, в общем, прощайте, мой господин…
Вконец обезноживший художник умер на Маркизских островах (это в Полинезии) в нищете и забвении. Несколько лет спустя в Париже состоялась выставка 227 его картин. Еще совсем недавно стоившие не более 200–300 франков, они шли теперь за тысячи, десятки тысяч. Двадцать лет спустя полотна Гогена подорожали в СОТНИ раз.
Все последние восемьдесят лет они только дорожают…
Порвав в девятнадцать лет с богемой, абсентом, а заодно и стихами, РЕМБО принялся (или продолжил) бродяжничать по Европе. В составе голландских колониальных войск оказался в Индонезии. Месяца не прошло — дезертировал, вернулся на родину. Скитался с бродячим цирком. Потом его занесло на Ближний Восток, в Африку. Наконец, он осел в Абиссинии. В качестве агента торгового дома «Барде и К». В надежде заработать на нелегальной торговле оружием.
Нам говорят: переквалифицировавшись в коммерсанты, Рембо не стал буржуа. Даже в его бегстве из поэзии — протест. Осудив себя в «Поре в аду», он добровольно отправился на эту каторгу и горделиво нес свой крест… — говорят нам… Умалчивая о том, что, напечатав «Пору в аду», Рембо не смог оплатить расходов издателя и 500 экземпляров книжки безвестно сгинули на каком-то из бельгийских складов. И мы не видим ничего экстраординарного в том, что ярчайше, интенсивнейше и, возможно, исчерпывающе реализовавшийся на одной ниве психопат и шизофреник (и это не риторика, а медицинский факт) вдруг оставил ее, не принесшую ничего, кроме обманутых надежд и страданий, и ударился в поиски, извините, лучшей доли. Давайте все-таки иметь в виду, что крест на поэзии поставил не растиражированный автор, а не дождавшийся СКОРОЙ (пусть и заслуженной, но НЕПРИНЯТО скорой) славы и вытекающего из нее достатка КРАЙНЕ неуравновешенный молодой человек. Бегство из поэзии на поиски новой стези в данном случае вполне объяснимо как бегство от комплекса творческой неполноценности. Юные д’Артаньяны едут в Париж, мечтая о маршальских жезлах. Юный Рембо — у нас таких пацанов военкоматы отлавливают — просто устал раз за разом возвращаться в родной Шарлевиль босяком и поставил перед собой вполне конкретную цель: разбогатеть.
Он писал: разбогатею — и отдохну, успокоюсь, поставлю последнюю точку. И, наверное, как мало кто другой понимал, что рвать при этом со стихосложением частично — нельзя. В чем, собственно, и признавался в той самой «Поре в аду».
И, что важнее, он довольно успешно реализовал свою очередную программу-максимум. Авантюра с продажей партии бельгийских ружей одному из африканских князьков принесла ему что-то в районе 150 тысяч нынешних евро.
А дальше приключилось то, что красиво называют рукой судьбы: НЕПОЭТ уколол колено шипом зонтичной акации. Гангрена. Саркома. Ампутация ноги в марсельском госпитале и смерть на руках у заботливой сестры. В больничной карте было записано «негоциант Рембо»…
Впрочем, находятся и персонажи, подпорчивающие нам общую картину несправедливости общества в вопросе оценки их, извините за каламбур, неоценимых успехов.
Пол ЭРДЁШ был абсолютным рекордсменом среди математиков по количеству научных работ. Он от души поработал на теорию чисел и множеств, на теорию вероятностей и комбинаторику, и можете быть уверены: имел не только на кусок хлеба с маслом. Но — чудак, или как уж там еще — гений так и не обзавелся семьей, и с 1964 года мотался по планете, таская за собой 84-летнюю мать. Эрдёш не признавал собственности. Считал ее помехой и ВСЮ ЖИЗНЬ кантовался у друзей. У него не было не только собственного угла — все его имущество умещалось в одном чемодане.
Больше того: получив в 1984-м знаменитую премию Вольфа (аналог Нобелевки для математиков, которым та, как известно, не полагается; она составляет 100 тысяч долларов США, обычно ее делят между двумя лауреатами), он взял из причитавшейся ему суммы только 720 баксов — на очередной авиабилет. Остальное раздал всевозможным фондам, поддерживающим начинающих математиков.
Он вообще то и дело назначал собственные премии за решение тех или иных математических задач. От 25 долларов до десяти тысяч, в зависимости от сложности постановки проблемы. Получить премию Эрдёша было чертовски престижно. Счастливчик редко обналичивал чек — помещал его в рамку и вешал на стену как почетную награду.
При этом ученый не был ни сумасшедшим книжным червем, ни даже просто букой. Близко знавшим его лично Эрдёш запомнился предельно открытым и всесторонне увлеченным человеком с завидным чувством юмора. С учетом чего означенное наплевательское отношение к деньгам следует считать не чудачеством, а жизненной позицией, заслуживающей в зависти и уважения…