Но вместо ответа из телефонной трубки доносятся лишь долгие гудки. Что дальше? Откуда начинать поиски?
Как долго ему придется искать эту мерзавку, умчавшуюся в ночь на чёрно-красном мотоцикле, попутно прихватив его душевный покой? И помнит ли о нём эта ночная химера? Пересекутся ли снова их пути-дороги? Сколько времени потребуется, чтобы избавиться от нынешнего дурмана?
А вышеупомянутая мерзавка в это время уже развлекалась на противоположном берегу Атлантического океана, составив компанию Морису Лангелитье в очередном европейском турне.
Морис и удивился и обрадовался, увидев жену в первом ряду гулкого в своей пустоте репетиционного зала. Почему-то сразу бросился в глаза её бирюзовый шарф, расшитый серебряными птицами, которым она подобрала распущенные чёрные волосы, завитые мягкими кольцами. И это выражение лица...Мари никогда не следила за происходящим на сцене, как за игрой. Сопереживала героям, будто это не трактовка режиссёром произведений её собратьев-литераторов, а реальная жизнь.
Не просто оказалось довести репетиционный процесс до финала, избегая взгляда жены и возрождая в душе чувство глубокой обиды на неё. За кулисами, вытирая полотенцем влажный лоб, меняя взмокшую футболку на любимую чёрную водолазку, он пытался «держать марку», отвечал на вопросы Мари сухо и исключительно по делу. Старался не прикасаться к жене даже случайно, вскользь. Но уже и сам чувствовал, что ведёт себя по-дурацки: совершенно не того ему хотелось. Хотелось обнять Мари, закружить её в этом волшебном мире закулисья и долго целовать где-нибудь в укромном уголке. Целовать страстно, до перехвата дыхания. Доходя вновь и вновь до грани, у которой придётся остановиться. А потом поторапливать момент, чтобы наконец-то скрыться за закрытой дверью и выпустить страсти на волю.
Когда Мари, отшив компанию коллег Мориса, пригласила его на романтический ужин в один из тех маленьких парижских ресторанчиков, о существовании которых знают только коренные жители, он согласился не без колебания. А там, после первой же перемены блюд, Мари попросила прощения за свои «дебильные выходки», и Морис понял, что у него больше нет сил на то, чтобы изображать из себя обиженного и оскорблённого в своих лучших чувствах. После парочки бокалов вина, он уже со смехом рассказывал о том, как пытался отчистить ковёр — и ни словом не упомянул того душевного состояния, в котором находился после того, как Мари выпорхнула в ночь из дома, похожая на большого чёрного мотылька в своём мотоциклетном обмундировании.
Ничего не узнала Мари и о его слезах, об ощущении глубокой и холодной чёрной дыры, бездонным омутом всасывавшим в себя Мориса в тот момент, когда он сравнивал поведение всех своих женщин и убеждался, что все они оказались одинаковы - с их неблагодарностью и безразличием в его адрес.
После ужина они поехали в отель, где когда-то познакомились: Морис любил там останавливаться. Знакомая обстановка «Regina Paris» воскресила в памяти то счастливое время, когда их чувства друг к другу напоминали свежесть утренней росы на высокогорных лугах; когда зачарованные и опьянённые своей близостью - физической и духовной - они засыпали с улыбками на лицах и просыпались с поющими душами.
Простыни быстро стали влажными от пота, тела горячими и липкими, но разве было дело Морису и Мари до подобных мелочей? Их снова трясло в любовной лихорадке и переплетало в горячечных объятиях. Когда силы заканчивались, они позволяли коже охладиться, снизить порог чувствительности. Открывали бутылку вина и пили его прямо в постели, скармливая друг другу сочные ягоды винограда и кусочки спелого персика. Смеялись, вспоминая забавные истории, в немалом количестве накопившиеся за их совместную жизнь. Потом смех неожиданно обрывался в своей кульминационной ноте и жадные до поцелуев губы, хранящие фруктовый вкус, приникали друг к другу. Снова накрепко сплетались тела, будто их владельцы боялись, что наваждение рассеется и один из партнёров исчезнет вместе с первыми лучами солнца.
Душевная боль почти насовсем покинула душу Мориса, а Мари почти забыла в объятьях Лангелитье о своём ночном приключении в окрестностях Квебека.
Снова это «почти»…
Через месяц, поколесив вслед за Морисом по европейским столицам, исписав дорожными впечатлениями парочку творческих блокнотов, Мари затосковала вновь…Лангелитье, осознав, что жена вернулась — с её всенощными бдениями над очередной рукописью и раздражительностью невыспавшегося человека по утрам — спокойно углубился в свою работу и не замечал, как Мари время от времени замирает, уставившись в одну точку и её лицо становится отсутствующим. Мари впадала в транс воспоминаний.
Физическая оболочка находилась рядом с Морисом, а душа — нет, душа обитала не здесь!
И Мари ни за что никому не скажет — куда и к кому её душа улетала в такие минуты...
В наш век, когда весь мир является огромной мухой, покончившей жизнь самоубийством в сетях Всемирной Паутины, глупо надеяться стать незаметной песчинкой в пустыне. Не подозревая, что стал объектом чьего-то пристального внимания, вовсе не задумываешься о том, что обязательно найдётся любопытная камера, которой удастся зафиксировать твой профиль, знакомый немалому количеству людей на всех континентах.
Мари Амиди старалась быть осторожной, потому что первобытный страх, изгнавший её из Голливуда, периодически возвращался в её сны. Он не давал ей забыть: есть по крайней мере один человек, убивший когда-то её собаку и верного телохранителя и, возможно, не оставивший своих грязных помыслов насчёт Линды Делани. Именно этот человек, одержимый, с больным воображением, мог опознать её и испортить новую жизнь так же, как испортил прежнюю. За папарацци уследить нереально, но официальные фотографии публиковались в прессе только с разрешения Мари — после того, как она проверяла их и давала добро на публикацию.
И вот — на тебе! - проморгала! И какое фото!
Исчезнувшая Мари Амиди хохочет у подножия Эйфелевой башни в толпе исполнителей мюзикла «Человек, который смеётся».
На её счастье, увидев эту фотографию, в США зубами скрежетал не маньяк, которого она так боялась, а Петер Наттгрен, поражённый тем же "маньячным" вирусом одержимости.
Она ублажала мужа, а Наттгрен пытался расторгнуть контракт на оставшиеся пять концертов в США.
«Неустойка? Ерунда! Плачу!»
«Зачем тебе это нужно, Петер?»
«Что с тобой происходит?»
Знать бы — и правда, что?
Лёгкий аромат цветочных духов. Убегающая в ночь дорога. Плети волос, хлещущие пощечинами по лицу.
Как будто что-то сломалось в голове, проутюженное пушечным ядром головной боли в то утро, когда Петер осознал, что напрасно хотел подшутить над отчаянной мотоциклисткой.
Словно какой-то взбесившийся киномеханик каждую ночь заставляет его смотреть один и тот же фильм-сон.
Серо-зелёные глаза сквозь ночную мглу жгут душу и низкий бархатный голос спрашивает снова и снова: «Ты и вправду дурак или прикидываешься?»
- Вправду дурак! - завопил Петер и проснулся.
Посреди ночи.
В гостиничном номере.
Один на огромной, словно футбольное поле, кровати.
Босые ноги прошлёпали к бару.
Бульканье холодного пива вспугнуло чуткую тишину комнаты.
Тяжёлый вздох — как выходящий из футбольной камеры воздух.
И снова бульканье.
Брось свой «Heineken», Петер!
Не поможет.
Заклятье снимет лишь та, что его наложила!
Босые ноги поплясали на прохладном полу перед кроватью и спрятались под одеяло…