Словно безумный ученый, я дрожащими пальцами вынула иглу из набора, другой рукой ища пульсирующую артерию. Нельзя попасть в артерию. Нужна вена. Найди вену. Введи в нее иглу. Темная кровь брызнула в шприц.
— Мы попали, — сказала я, чувствуя невероятное облегчение.
Кто — мы? Я, Бог и все его ангелы… Аллилуйя. Давай, детка, давай же. Я закрыла иглу заглушкой, твердой рукой взяла расширитель и сказала:
— Скальпель.
Сестра Лавиния подала его мне. Я сделала небольшой надрез, приоткрыла расширителем кожу. Роксана была вся в крови, кровь залила кушетку, безнадежно испортив одеяла.
— Что с кровяным давлением? — спросила я, вытаскивая расширитель и доставая пакет с физраствором и трубку капельницы. — Нужно нормализовать кровообращение.
Все стояли, застыв на месте, и ошарашенно наблюдали за мной. Глядя на них, можно было подумать, что посреди гостиной взорвалась бомба.
— Держите жидкость, сжимайте пакет! И поднимите ее ноги, выше, выше!
Когда приехали парамедики, чтобы забрать Роксану в Лондонский университетский госпиталь, ее кровообращение возобновилось, давление поднялось, а я сидела, удерживая проклятый катетер на месте, прижимая его и трубку капельницы. Я пришила их так же прочно, как обычные люди пришивают пуговицы к одежде. Мой посиневший от напряжения большой палец идеально подходил по цвету к пластиковой головке катетера. Это было словно знамение.
Я никогда не научусь завязывать узлы.
Глава 21
Совмещение силы и слабости
Несмотря на все многообразие форм, генеральный план Великого Архитектора, которым он пользовался, создавая мир, был основан на объединении слабости с наибольшим из возможных значений силы.
Мы с Беном были готовы улыбнуться в любую секунду, как только она откроет глаза.
— Как давно вы здесь стоите? — спросила Роксана.
— Пять-десять… пятнадцать минут — максимум, — сказал Бен, опираясь на поручень больничной каталки.
Роксана недовольно покачала головой.
— Вы должны были разбудить меня, — с укоризной произнесла она.
— Мы не собирались тебя будить, — ответили мы.
— А следовало бы.
— Нет, Роксана.
Так мы и препирались, тратя приобретенное время, — приобретенное потому, что Роксана, судя по всему, уже не страдала от боли, ее не бил озноб и она снова была в здравом уме.
— Как ты себя чувствуешь, Роксана? — участливо поинтересовался Бен.
Она недовольно нахмурилась.
— Ой, черт, хорошо. Спасибо. Бен, ты не мог бы оставить нас на минутку?
Волна облегчения схлынула с лица Бена, оставив песок нервного страха.
— Конечно, конечно, я буду… Пойду чего-нибудь съем… И поищу остальных.
Всю ночь, пока через капельницы в тело Роксаны вливались антибиотики, Алисия спала у ее больничной койки, а мы все сидели рядом почти до полуночи, а потом уехали, чтобы вернуться рано утром. Сейчас Ди отправилась за едой и кофе.
— Я не думаю, что мне станет лучше, — устало произнесла Роксана, когда дверь за моим братом закрылась. Каким-то чудом ей досталась отдельная палата из тех, которые обычно приберегают для критических больных или больных с острыми инфекциями. Но уединение было приятно.
— Как пакет? Дренирует? — спросила я, проверяя пластиковую емкость, висящую на стойке у кровати. — О, прекрасно. Там полно зеленой жидкости.
Я просто пыталась сказать что-то приятное. Но у меня было такое ощущение, будто все мы сейчас присоединены к пластиковому мешочку и зависим от его работы.
— Грубо, не так ли? — спросила Роксана. — Я не знала, что медицинское оборудование является поводом для шуток.
— Ну, скоро его снимут, — сказала я.
Онколог вчера пояснил, что если печень и тонкий кишечник нормально воспримут вшитые катетеры и не начнется омертвение, то скоро громоздкий пластиковый резервуар можно будет убрать, заменив его колпачками.
— Ура, — сухо отозвалась Роксана. — Меня заткнут колпачком и отправят домой, в теплую постельку, и вы сможете пригласить сестру Лавинию, чтобы она снова попыталась проткнуть меня насквозь шприцем со смесью физраствора и желчи.
Внезапно появилась сиделка, которая начала протирать пластиковые трубочки. Она явно была незнакома с таким понятием, как «аккуратное обращение».
Роксана выглядела жалко: кожа была желтой, глаза ввалились, а лицо напоминало обтянутый кожей череп, как у узника концлагеря.
— Так… как ты себя чувствуешь? — спросила я.