— И почему все это для тебя так важно сейчас? — спросил он, напомнив мне, как я сама спрашивала Алисию о том, какое значение для нее имеет ориентация ее матери.
Как объяснить, почему я не могла принять правду о своей матери? И почему я так болезненно переживала то, что ее сейчас нет рядом?
— Она моя мать. И она… должна быть безукоризненной. — Я знала, как наивно это звучит, поэтому добавила: — То есть… все могут изменять…
— Кроме твоей матери? — мягко спросил Мэттью.
— Она должна была… поступать правильно. — Мой голос сорвался на всхлип. Я остановилась и закрыла лицо руками.
— Возможно, у нее были причины. Возможно, ей было одиноко, — сказал Мэттью.
— Это ее не извиняет, — возразила я, вспомнив, как тоскливо стало в нашем доме, когда мама уехала, и как я перечитывала «Пуанты» раз за разом, пытаясь спрятаться от одиночества. Я делала это не только потому, что именно мама подарила мне эту книгу, а потому, что речь в ней шла о сиротах, которые нашли членов своей семьи, в то время как я сама оказалась брошенной. — Мне одиноко! — призналась я Мэттью. — И это просто часть жизни.
С тех пор как Макс появился на свет, я не могла ничего поделать с мыслью о том, как же больно людям расставаться друг с другом, и о том, что человек не должен быть одинок.
— Тебе не может быть так же плохо. По крайней мере ты знаешь здешний язык, — сказал Мэттью.
Я действительно могла сейчас дать себе волю и проплакать целую вечность, если бы его голос не звучал с напыщенной серьезностью, которая превратила мои всхлипывания в смех. Кроме того, когда Мэттью отвел мои руки от мокрого лица, я не могла позволить ему увидеть все то отчаяние, которое, если верить Бену, делает человеческое лицо жутким и неузнаваемым.
— Это называется шейным платком, — объяснил Мэттью, глядя, как я уставилась на шелковую ткань, которую он вложил мне в ладонь. Я чувствовала себя так, словно он предложил мне высморкаться в один из своих галстуков. — Давай. Не стесняйся. Как тебе твой новый госпиталь? — продолжил он, когда я все же набралась храбрости высморкаться в белую тряпочку.
— Все то же самое, понимаешь? — ответила я, промокая нос снова и снова, чтобы убедиться, что там не осталось ничего лишнего. — То есть все по-другому, поскольку я должна сама брать кровь на анализ и делать этот анализ, а еще делать инъекции, ЭКГ… но все то же самое. И я остаюсь все той же…
Мэттью засмеялся.
— А кем ты хотела стать?
— Я думала… что если уеду, то стану куда лучшим врачом. Но мне все равно не хватает умения. Каждый день. Я стараюсь больше слушать, — сказала я, вспомнив, как мистер Тимонс просил вытащить трубку, а Эд упрекнул меня, что я не слышала пациента. — Но я не могу сказать, что я хороший врач. И что мне с этим делать? — Я протянула ему скомканную тряпочку.
— Оставь себе, — сказал Мэттью. — Пожалуйста.
Мы дошли до угла улицы и стали оглядываться по сторонам, чтобы выяснить направление движения, когда я заметила надпись на дороге «Посмотри налево!». Я так и сделала, думая про себя, что была бы очень благодарна, если бы такие подсказки чаще попадались в нашей жизни.
— А что такое хороший доктор? — спросил Мэттью, когда мы добрались до противоположного тротуара, над которым нависли ветви огромного дуба. Пушистые ветки то опускались вниз, то снова поднимались вверх, и казалось, что дерево машет ими, как человек, рассказывающий эмоциональную историю.
— Хороший доктор должен любить всех, даже если кто-то ему и не нравится, — сказала я. — Он должен исцелять, а не просто обследовать и приспосабливаться к условиям.
— То есть… получается Иисус? — Мэттью внимательно посмотрел на меня.
— Ага, — ответила я и с грустью усмехнулась: — Он был хорошим доктором.
Мэттью улыбнулся, не разжимая губ. Судя по выражению его лица, он искренне забавлялся ситуацией, и я немного занервничала, чувствуя его настроение, которое, честно говоря, было очень заразительным.
— А кроме него, ты можешь назвать хоть одного хорошего доктора?
Я подумала об Ослере, который, если верить мистеру Денверсу, считал, что у молодых медиков не может быть другой влюбленности, кроме влюбленности в учебу. Ослер, наверное, был не совсем прав, решила я, покачав головой.
— Как бы то ни было, я все равно очень рад, что ты остаешься собой, — сказал Мэттью.
Когда мы дошли до входа в метро, Мэттью остановился, не обращая внимания на толпящихся вокруг людей.
— Слушай, у меня есть два билета на «Бадди», историю жизни Бадди Холли.