Бандиты тогда оставили меня в покое, кинув напоследок, что они вернутся за деньгами, а я, задыхаясь и корчась от боли, вызвала скорую помощь. Я переживала за малышек и до последнего боролась с потерей сознания. Лишь когда увидела в узком дверном проеме белые халаты, отключилась.
Пришла в себя на утро в больничной палате и сразу же забилась в истерике — мой беременный живот пропал, а вместо привычных движений внутри, тело отдавало мучительной пульсацией.
На мои крики прибежала короткостриженная незнакомая женщина. Не с первой попытки ей удалось меня уложить обратно на кровать. Она заверила, что с моими близняшками все хорошо, так как меня вовремя прооперировали.
Но малышки лежат в специальных кювезах, потому что родились чуть больше килограмма, и им нужен дополнительный уход. И каждый день такого ухода стоит огромных денег, которых у меня не было.
Что делать дальше я не знала. Каждую свободную минуту я звонила Демьяну, но его мобильный все так же был вне зоны доступа.
И тогда я решилась на самый неожиданный поступок в своей жизни. Я попросила помощи у Глеба. Человека, который меня на дух не переносил.
Пока я искала его номер в телефонной книге, состарилась на пару лет от переживаний. Мысленно сосчитав до трех, я переступила через свою гордость и набрала его.
Глеб ответил на последнем гудке, и к моему удивлению, сразу же согласился оплатить наше лечение и пребывание в больнице. Без ехидных упреков, подколок и обидных высказываний, как обычно.
Тогда мне это не показалось подозрительным. Ну или мое психическое состояние полностью отключило здравый смысл.
Каждый день Глеб навещал нас с малышками. Он приносил пакеты со смесями, памперсами нулевого размера для детей и разными вкусняшками для меня.
Первое время мы даже не знали о чем говорить. Обменявшись парочкой банальных фраз о нашем здоровье и поисках Демьяна, Глеб с обещанием, что все образуется, покидал палату до следующего визита.
Еще через неделю он обрадовал меня, что долг бандитам выплатил и теперь мне нечего бояться.
А на выписке из отделения недоношенных детей, неожиданно предложил выйти за него замуж.
— Демьян не вернется, а твоим дочкам нужен отец, — безапелляционно заявил он. — Да и жить вам где-то надо…
— Почему ты… — “делаешь это” не договорила. Вздохнула и молча кивнула, что я согласна.
Встряхнув головой, чтобы отогнать воспоминания, я вновь переключила внимание на Глеба.
— Юль, я никогда не грузил тебя своими проблемами, — низким и гулким голосом он обратился ко мне, — но сейчас прошу лишь об одном: собери вещи на первое время и поезжай к маме в Одессу. Я слишком сильно тебя люблю, чтобы потерять.
Последняя фраза острой иглой кольнула в сердце.
Как человек столько лет может притворяться любящим и заботливым мужем и отцом?
Только ради мести?
Возможно, все не так, как кажется?
И тут до меня дошло!
Нет у него проблем с законом. Глеб все это придумал, чтобы спровадить меня с дому, и заняться поисками Демьяна.
Слова бывшего мужа и бирки дочек послужили доказательством, что мы только пешки в игре обиженного Глеба.
— Хорошо, дорогой, я сделаю все, как ты сказал, — с театральной покорностью, я согласилась.
Грустно улыбнувшись, я понимала, что скорее всего, это наш последний разговор и больше я мужа не увижу. Уеду к маме с Демьяном, подам на развод, закажу ДНК-экспертизу, чтобы лишить родительских прав Глеба, и забуду свою семейную жизнь, как страшный сон.
— Через двадцать минут жду тебя на террасе, попьем кофе на прощание, — оповестил Глеб обыденным голосом, — и затем я сам отвезу тебя на вокзал.
Он неспешной походкой направился к шкафчикам с кухонной утварью, достал турку и выверенными движениями стал готовить напиток бодрости. Через пару минут комнату заполнил запах обжаренной арабики, и муж разлил кофе по фарфоровым чашечкам.
Наш многолетний утренний ритуал.
Не хватало только моих свежеиспеченных булочек с корицей и звонкого смеха дочек.
— Я все делаю правильно, — неубедительно пробубнила себе под нос, чтобы успокоиться.
Незаметно смахнула непрошеную слезу от нахлынувших чувств. Крепко впившись ногтями в ладони, я запротестовала:
— Глеб, я поеду на машине. Ты же знаешь, что я терпеть не могу поезда, — сморозила лютую чушь, на что муж задумчиво поднял бровь, будто вспоминал о моей нелюбви к железнодорожному транспорту.