Он выжил тринадцать зим.
Заброшен сором в приют подвалов
И был обречен на жизнь,
Где жалость скручивая, ломала –
Лишь только чуть-чуть прогнись.
Вне мира этого, вне закона –
Карабкаться вверх готов
Избравший мерять правдивость слова –
Заточенностью зубов,
Он проигравших не терпит рядом,
Сминая упавших ниц,
Привыкший видеть в холодных взглядах –
Отсутствие всяких лиц…
Какое небо? Какая осень?
И есть ли она над ним?
Он выжил тринадцать (не лет, не весен) –
Тринадцать холодных зим…
Здравствуй, сынок...
Здравствуй, милый сынок! С новым годом тебя поздравляю!
Ты за почерк прости – что-то снова рука подвела.
Я тебя вот наверное, Коля, от дел отрываю…
Да всю ночь не спалось – как у вас на чужбине дела?
Ты не пишешь совсем – не в упрек, не подумай, сыночек
Я же все понимаю – заботы, все снова с нуля…
Ты черкни, Николаша, о внуках хоть несколько строчек,
Хорошо или нет приняла их чужая земля?
А у нас все как прежде: зимою сменяется лето,
Наш Семеныч ворчит на погоду, да жмется в пальто…
Сын его обещался приехать в прошедшую среду –
Вот теперь аки сыч, все сидит, да вздыхает в окно.
А Андреевну помнишь? Я в прошлом письме написала,
Что забрали домой – да вчера возвратилась опять –
Говорит: – «Слишком шумно, да дочке мешаться не стала»…
Только врет все. Небось, снова стали ее выгонять.
Ведь она, почитай, пятый раз то туда, то оттуда –
Видно зять все бурчит… неохота со старой хлопот
Что ж за помощь от ей. Им самим-то в двух комнатах трудно..
Ну а может другое… Да кто там его разберет…
А Геннадий Семенович помер… детей не дождался…
Со своею тетрадкой в обнимку, во сне и затих…
Все в ней что-то писал… да о чем – рассказать постеснялся,
А как помер – взглянули, а в ней незаконченный стих…
О любви сочинял! Ну, чудак. Ведь старик – а туда же!
Но красиво писал, как прочли – так на сердце тепло.
Да тетрадку у нас отобрали «начальники» наши.
Разорвали… в клочки: – "Ерунда все" – прикрикнули зло…
Нет, сынок, не подумай. Меня тут и кормят и поят,
Телевизор здесь есть, все как дома почти, только вот…
Мне бы Коленька мой, повидаться разочек с тобою…
Ведь теперь-то уже на счету, почитай, каждый год…
Все боюсь не дождаться, а внуков так хочется видеть,
А Сереженька старший похож как с твоим-то отцом…
Вы уж их за проказы не сильно там, Коля, журите,
Подрастут – все пройдет, ты таким же бывал сорванцом!
Вон как время летит… только сверток к груди прижимала
Ты агукал смешно, улыбался во сне и вздыхал…
Помню вот как сейчас, как я в ясли тебя отдавала –
Ты отчаянно плакал… и очень за мной тосковал…
Что-то я не про то. Ты прости, так, нахлынуло будто.
Что-то вроде хотела сказать, да твержу не о том.
Я тебя отвлекать закорючками больше не буду,
И давно рассвело. Снова снег припустил за окном…
Ветер ветки как гнет…, непогодица будет сегодня
Ты, сынок, берегись, и побольше, прошу, отдыхай
Обними там ребяток, Алене привет и здоровья,
Ну а я буду ждать. Буду ждать. Только ты приезжай….
Маленький человек
Холодно. Мчит поток
Автомобильных рек
Чей-то не спит сынок –
Маленький человек.
Смотрит сквозь суету
В тёмную из ночей –
Смотрит и ищет ту,
Ту, для кого – ничей.
Ту, что не даст застыть,
В нежности добрых рук,
Он ей готов забыть
Боль ледяных разлук
Он бы не попросил
Россыпи жемчугов
Бьётся в пушинках крыл
Маленькая любовь...
***
Плачет в чужую стыть
Брошенный ангелок.
Тонкая чья-то нить.
Чей-то ничей сынок.
Прослушать песню в исполнении автора (гитара) можно в контакте, нажав поиск – группы – и набрав "Оксана Кесслер. До прозрачного"
Слишком громко
Расскажи мне сказку, мама. Пожалуйста, расскажи.
Про красивые замки, те, чьи стены прочней брони,
Про глубокое доброе небо, где снова не страшно жить,
Расскажи мне сказку, мама. Без выстрелов и войны.
Расскажи мне про спящие горы, про солнечные луга, где ромашки
пьют облака и видно издалека горизонт до того прозрачный,
что хочется полететь и дотронуться пальцами Бога, а значит – не умереть,
потому что там, где он, /где смеется он/, обнимает жизнь и касается рек
золотым крылом, тихо так, что слышно, как сон на губах дрожит,
и спокойно так, что не страшно войти в свой дом...
Просто войти. И жить.
Слишком громко. И Бог не услышит. А за спиной
Горы кашляют взрывами. Горы больны войной.
Расскажи что-нибудь, пожалуйся, прокричи.
Мне так страшно, мама, что сказка твоя молчит.
Расклад
Давай не будем про розы – слезы. Любовные корчи слепым оставь.
Теперь все проще. Теперь за дозу она на лопатках лежит, как блядь,
Ей нет и пятнадцати. Тело – в кашу, душонку в топку / в наземный ад
Шалава со штампами "Маде ин Раша", которой не из чего выбирать.
Ну, как тебе вот такой расклад?
Детские спят
Держит ночь ладони на городах,
Словно хочет что-то в них сохранить.
В переулках детские спят дома
С очень рано выросшими людьми.
И у всех – по койке на общий зал.
И у всех – в ладонях – по пустоте.
И у всех похожие боль-глаза
Одиночеством Выращенных Людей...
До обломков выжжена, дочерна,
Не считая похожих лицом потерь,
Как бродяжка, ссутулясь, бредёт страна,
Навсегда оставляя своих детей.
Всё стирается крошками со стола –
Век уйдёт, чтобы почить в пыли,
Только детские будут стоять дома
С очень рано выросшими людьми.
Сволочь
Мама давно напивается в одиночку. Папе опять не хватает бабла на дозу.
Ты отзываешься с года на кличку "сволочь", хлюпая в грязный кафель разбитым носом.
Утро похоже на пузо гнилого карпа /хочется взрезать, подняться и быстро выйти/.
Скоро от вечной ломки очнётся папа. Скоро проснётся мама с желаньем выпить.
У переходов метро безразмерны глотки. Руки не греет мелочь и корка хлеба.
В десять тебе предложат бодяжной водки. Позже – порвёшь любого за дозу "джефа"*.
Мама уснет однажды с ножом в лопатке. Папа отыщет выход с иголки к полночи.
В полных семнадцать ангел войдет и рявкнет: "Всё. Передоз. Грузите. Достали, сволочи."
________________
*"Джеф" на наркосленге – наркотическое вещество "Эфедрон".
Экс-лирика