Плавишься отражением. Глубь болот. Ямы тебе не омут, война не смерть.
Кто потеряет Бога – тебя найдет. Кто тебя выпьет – силится умереть.
Помнишь, Лилит, потерянная Лилит, было глазам янтарно, груди свежо.
В пальцах чужая мякоть огнем горит, прошлое замерзает за рубежом.
Тот, кто тебя заучивал назубок, корчится в невозможности зачеркнуть.
Ангелы разбивают себя о дно, чтобы в тебе тонуть.
Деревянная война
За окошком вечер серый день сбивает с хрупких ног,
В ожиданьи стынут двери и рождественский пирог,
Стол накрыт скатеркой тканой, два прибора, стула два,
Тень соседкою незваной затаилась по углам.
Что-то шепчет окнам сонным, гладит лапой по стене,
Фото в рамке с позолотой оживает вместе с ней:
Ты стоишь: мальчишка дельный, автомат наперевес
(Помнишь, как с отцом за елью для него ходили в лес?)
А потом, в сенях, напару, всё стругали на полу
Непутёвую забаву – деревянную войну...
С ней галопом, по деревне, с пацанами рвался в бой,
А война росла и крепла злом свинцовым над тобой...
Но война росла и крепла, крала жизнь из-под руки,
Дымным порохом из крепа шила черные платки...
Дымным порохом, картечью – по сердцам, да по судьбе
Принесла письмо под вечер и легла в ладони мне...
Ты писал в нем: "Здравствуй, мама, все в порядке, я живой,
Только сильные туманы на границе фронтовой,
Да деревни не хватает – вот где дышится полней.
Знаешь, мама, как скучаю я по выпечке твоей.
Потерпи еще, родная, победим и я вернусь
На гармони наиграю, разгоню морщинок грусть"...
Помнит старая иконка по молитвам на губах,
Как молчала похоронка, как кричала боль в висках...
Как вернулся ты известьем пыльной формы у ворот:
"Сын. Герой. Погибший с честью. Слава. Память и почет."
За окошком вечер серый день сбивает с хрупких ног,
В ожиданьи стынут двери и рождественский пирог.
Стол накрыт скатеркой тканой, два прибора, стула два.
Смотрит в сердце фото старым деревянная война.
Вполовину
Этот мост из хрустальных жемчужин – бред.
Осторожно: все двери ведут в реал.
Есть у сказок начало, а правды – нет,
Иногда и принцесс не зовут на бал.
И встречается тот, у кого к таким
На губах – не теплее привычных слов.
Так бывает, девочка. Потерпи.
Кто сказал, что сказка – всегда любовь?
Глубоко в подреберье не в помощь жгут.
Кровоточит, девочка. Это жизнь.
Так бывает, когда о тебе поют
Вполовину голоса и души.
Молчала женщина в окне...
Шуршала осень. Билась ночь о тротуар дожливым степом.
Они сидели молча. Врозь. Она пыталась греться пледом,
А он курил, курил в окно, и посмотреть в глаза не мог ей,
Когда-то женщине родной, теперь – чужой и одинокой,
К которой он пришел, как гость, пришел со стуком, без ключей, и,
как камнем бросил "не срослось", "я ухожу", "прошу прощенья",
"так получилось, ты пойми, ведь, знаешь, сердцу не прикажешь",
Он говорил и говорил и по душе водил, как сажей,
Как саблей по вискам рубил, как молотками по запястьям:
"Она другая". "Полюбил". "Прости, бывает. Я с ней счастлив"...
И мог назвать бы сто причин и оправдаться перед ней, но...
Вдруг воздух сделался ничьим и даже, будто, тяжелее –
Она молчала. Так молчат, когда у горла сталь щекочет –
Она смотрела, как стоят у двери маленькие дочки...
И ни-че-го ему в ответ. Он уходил тяжелым шагом...
Молчала женщина в окне, а на руках любовь держала...
***
Укрывала ночью – "Боже хранит, сынок", у груди качала /к утру не выронить бы к ногам/,
целовала щёки его, крестя суеверно лоб – "Воют волки, а знать, крадётся к двери беда".
И беда входила голодом и войной, забирала сильных, сминала детей в горсти,
а она несла его, пропахшего молоком, босиком по снегу, в края не жжёной огнём весны,
к горизонту света, текущего солнцем вниз –
отмолила сердцем, отплакала у церквей материнской песней.
Он креп да тянулся ввысь. Он тянулся в высь. И однажды ушёл за ней.
Провожала молча. Сгибалась к земле. Ждала. Непослушно руки крестом осеняли лоб –
"Помоги ему, Боже, в добрых его делах, укажи ему, Боже, потерянный путь домой".
Но пути петляли, меняя траву на снег. Умирали письма, в его запутавшись адресах.
"Упаси его, Боже, заблудиться, да не успеть. Приведи его, Боже". Но Бог закрывал глаза.
Вольная правда
Искренней, чем враги
Здесь никто никому не пророк, не порок, не раб,
ни к чему больше думать еще об одной войне.
И она научилась прощать тебе пьяных баб.
Ты – прощаешь ей то же самое, но вдвойне.
Все давно добровольно, поскольку сбежать нельзя.
Настоящее счастье – уметь отдавать долги:
Вы друг другу гораздо выгодней, чем друзья.
Вы друг другу намного искренней, чем враги.
У тебя для неё только сердце под каждый шаг,
у неё на тебя компромат посильней стихов.
И к чертям это всё, если всё хоть на часть не так,
если это немного меньшее, чем любовь...
Противоядие
Не пугайся – это всего лишь пульсы.
Я бескрылая. Ты ведь тоже не херувим.
Мы друг другу – противоядие от безумства
Нашей Любви к Другим.
Нас разучили верить – ты не был сужен,
Я кому-то – была до пошлого хороша.
Знаешь, давай не будем писать про души –
Наше с тобою бегство от тех, кто нужен
Это и Есть Душа.
Целая, не изрезанная словами,
Не потрошенная страстью, не колотая в рубцы –
К черту любовь – пусть дохнет под сапогами.
Мы спасены. Мы живы. И покидаем
этот маленький Освенцим.
Истощены. Истерзаны. Но свободны:
Дуем на воду и друг на друга в борьбе за жизнь.
Все, что в груди трепещется – инородно.
Мы с тобой будем просто и без полетов
Сглаживать виражи.
Слышишь стуки? Это всего лишь пульсы.
Я бескрылая. Ты ведь тоже не херувим.
Мы друг другу – противоядие от безумства
Нашей Любви к Другим.
В этом...
Ведьма – луна. Не спится. Чертовски холодно.
Пальцы привычно чиркают боль в тетрадь.
В этом гранитном сердце большого города,
Хочется умирать
В этом аду, где небо не глубже сажени
Нужно реинкарнировать в пыль и смог,
Чтобы не биться, лезвиями раскрашивая
Каждый твой не звонок,
В этом гранитном сердце мои мгновения –
Крик одинокой суки о кафель стен.
Суть моя – даже перед улыбкой гения –
Не преклонять колен.
Страх растечется кровью вина на скатерти.
Ты улетаешь – строчкой в мою тетрадь.
В этом, дождем разбитом на паззлы, городе