Хочется умирать.
Л.Г.
Ты
Выкури сигарету. Прослушай пульс –
Я тебе больше точно не пригожусь.
Ты выбираешь землю – мне нужен бой,
Новый полет с дыханием за спиной,
Новые сказки, новые песни, но…
Ты продолжаешь верить в свое кино,
Где мои губы вторят твоим глазам,
Где еще можно словом – по тормозам,
Где еще терпит нервов стальная нить,
Где откровенья – правом меня любить
В общем-то все неправда и все не так,
Я тебе друг и недруг и враг – не враг,
Просто тобой надуманный эпизод.
Надо бежать от басен,от мифов от
Точно таких же девочек без души,
Внепостоянства. Ну же, давай. Спеши!
Помнишь мое «здесь просто нельзя стоять»?
Падай ищи и снова беги. Опять
Выкури сигарету. Послушай пульс.
Я тебе больше точно не пригожусь.
Огниво
Все возможно – ты знаешь это еще оттуда, с самых первых своих небесных турне на землю:
Если ангелы не приносят на блюдце чуда, значит кто-то (слегка рогатый) предложит кремни:
Чиркнешь дважды – услышишь Джинна, увидишь искры, как в той сказке, где все случается по заказу.
Обменяешь свой нимб на пару небедных жизней с послесловьем: «Она хотела всего и сразу».
Все проходит – ты точно помнишь, еще из детства, только это совсем не скоро (а вдруг не правда)
Ты уверена, что сгодятся любые средства для красивых прогулок к Смерти в костюме Prada.
После (ты уже в это время забудешь даты) небо скинет тебе молебен, махнет «счастли'во»,
Ты отправишься к кассе. Торговец (слегка рогатый) точно скажет, почем сегодня твое огниво.
Личная катастрофа
Тянется бред под лезвиями минут боль напрягает нервы три дня подряд
Личная катастрофа – отдельный пункт. Личная катастрофа – не общий ад.
Мир не сойдет с орбиты от этих слов, от моего бессилья в лоскутьях вен,
Просто сдыхает гребаная любовь – миру по барабану такая хрень.
Миру такие выпады – дежавю, старое фото, как в бабушкином трюмо,
Общая наша истина в стиле «ню», пройденная покадрово, как в кино.
Этой планете корчи мои – плевок, брошеный с макрокосмоса в океан.
Здесь на младенца плавно нажать курок – пара секунд всего. Да куда уж нам..
С этой больной фантазией о судьбе, картах тарО, признаниях ни о чем…
Если сравняли просто с д..мом в бедэ мальчиков с автоматом через плечо…
Если здесь человечишкина душа стоит гораздо меньше чем два нуля,
Этой планете мы – плесень, нарыв – мы вша, с манией гигантизма гнилая тля…
Тянется бред под лезвиями минут боль напрягает нервы три дня подряд
Личная катастрофа – отдельный пункт. Личная катастрофа – не общий ад…
Aprilis
Ну, убеди меня в том, что все это не так, что у прохожих бывают свои исключенья: мы истолкуем друг друга как сложный трактат, из интереса, крошась между пальцев печеньем и отливаясь под слепками губ в эталон только друг другу понятного дикого счастья. Это забавно – нырять с головой в Рубикон, чтобы потом заменять под ребром на запчасти смятое старой шпаргалкой с пометкой "любовь" сердце, когда-то вмещавшее томы о жизни, но для чего, если после, как старые письма, нас разошлют по кварталам чужих городов, где нам придется учиться из сонмища лиц складывать паззлами не-до-шаблоны друг друга, пряча тайком под улыбку синдромы недуга с грубыми шрамами вырванных с корнем страниц.
* Только опять ты вживляешь под вены апрель и выдыхаешь "не думай о завтра, но верь" *...
Из нас
Последнее солнце роняет себя на купол, осталось разбиться в тетради в попытках жить.
Из нас не получится даже тряпичных кукол – внутри вместо ваты осколки красивой лжи.
Во благо, во имя... плевать по какой причине мы выбрали этот способ ломать мосты,
Сегодня нет повода выть и бежать на имя. СЕГОДНЯ нет. Нет его. Детка давай, остынь.
Напейся, порви блокноты, смени прическу, купи новый галстук. Не парься по мелочам.
Мы будем прохожими холодно и неброско, похожими только шрамами на плечах
И ровными взглядами, где ничего от наших, умевших когда-то каяться и сжигать
Мы станем мудрее и может быть, веком старше, поймем, что когда-то нам было, кого терять.
Никто еще
Никто еще больней тебя не курил мой никотин под вечный куплет Гарсиа. Теперь я знаю как это: растаять в дым, теперь я знаю, как это: уйти красиво под поцелуи выстрелами в упор, без перспективы оставить чужих в подкорке. Теперь я знаю, что в общем-то до сих пор я ни черта не смыслила в добром Лорки и ничего не слышала. Ни-че-го из тех сопрано /меццо/ других контральто, все опускалось в планке десятибальной на самый ровный и самый банальный ноль, но не с тобой. Мне кажется "не с тобой" – такое время, украденное извне и мы были не – мы, неузнанны / как сквозь стены неузнаваем первый аккорд струны / Никто еще вот так не сходил с прямой, как я схожу с ума под твои запястья в густое небо, где Лорка поет о счастье, и где меня – ни четверти в новой части чужих куплетов, наигранных не тобой.
Пришлые, прошлые...
Хватит лепить из прошлого белый безликий ком. Истина такова,
Что мне все равно, кто тебя смаковал глотком вызревшего вина,
Кто там входил в твои вены тупой иглой, впрыскиваясь бедой,
Мне все равно, кто лечился тобой, как святой водой….
Знаешь, какая разница, сколько в твоем альбоме чужих могил,
Кто тебя точно так же похоронил, кто тебя сохранил, как простую пыль,
как немую быль
Злыми ли письмами, татуировками на плечах, смятой ли простыней.
Кто посыпает твоими фото голову, как золой…
Каждая сказка в попытке забыть о прошлых делает нас слабей,
Делает нас, другими, похожими на заблудившихся голубей,
Каждая сказка делает нас глупым следствием без причин.
Прошлые, пришлые – мертвое время. Не более. Помолчим.
Поэтами
Поэтами не рождаются в тесных глотках палат –
Их заряжают в тугие обоймы и выпускают очередью по лицам.
Поэтам по хрену, что о них говорят, Поэтам такое снится,
что если выложить на головы кадрами – не хватит ада.
Без звукового ряда,
Без титров
настоящие Поэты пишут себя венами по голой груди тротуаров,
по рваному небу шрамами, миллиграммами остро заточенных слов,
Поэты могут так обозвать любовь, что солнце закроет уши,
но будет слушать, стыдливо пряча в рванину тучи свое лицо.
Потому что правда только тогда впускает в своё кольцо,
когда её не боятся.
Поэты умеют так утонченно драться, что тот, в кого попадают его кастеты,
не скоро обнаруживает утечку своих секретов, текущих сквозь
рваные дыры души, вопя, что так не бывает.
Поэты по-настоящему могут жить!
Поэты по-настоящему могут жить,
только когда умирают.