И действительно, если понимать задачу мышления как задачу сведения чувственно-данного многообразия к простому абстрактному выражению, как задачу отыскания абстрактного "единства" в различных явлениях то определение Маркса обязательно покажется неоправданным, не принятым в Логике выражением.
Однако следует учесть, что Логика Маркса опирается на совершенно иные представления о мышлении, о его цели и задачах, нежели те, на которые опиралась старая традиционная логика. Это отражается не только в сути понимания логических проблем, но и в терминологии, с помощью которой эта новая суть выражается.
Если Маркс определяет конкретное как единство многообразного, то здесь предполагается диалектическое понимание категорий "единого" и "многого". И это понимание вовсе не остается чем-то внешним и безразличным по отношению к категориям специально-логическим, но заставляет и эти последние рассматривать под новым углом зрения.
Определение "конкретного", данное Марксом, означает, если несколько развернуть его афористически-краткую формулу, буквально следующее:
Конкретное, конкретность -- это прежде всего синоним объективной взаимосвязи всех необходимых сторон реального предмета, данного человеку в созерцании и представлении, их внутренне необходимой взаимообусловленности. Под "единством" тем самым понимается сложная совокупность различных форм существования предмета, неповторимое сочетание которых характерно только для данного, и не для какого-нибудь иного предмета.
Такое понимание "единства" -- как нетрудно понять -- не только не тождественно тому пониманию, из которого исходила старая логика, но и прямо ему противоположно.
Часто в качестве синонима "конкретности" Маркс употребляет и другой термин, не удержавшийся впоследствии в терминологии материалистической диалектики, -- "тотальность". Этот последний им используется в тех случаях, когда приходится охарактеризовать предмет как связанное, качественно-определенное целое, как "органическую систему" взаимодействующих явлений, -- в противоположность метафизическому представлению о нем как о механическом агрегате неизменных составных частей, связанных между собою лишь внешним, более или менее случайным образом.
Самое важное в этом определении заключается в том, что "конкретность" оказывается прежде всего чисто объективной характеристикой объективной реальности, предмета познания, абсолютно независимого от тех эволюций, которые имеют место в субъекте теоретического познания.
Предмет сам по себе, "в себе", конкретен независимо от того, познается ли он мышлением или воспринимается органами чувств. "Конкретность" предмета не создается в процессе его восприятия в сознание, ни "чувственной" ступенью познания, ни "рационально-логической". Важность этого положения мы увидим ниже.
Естественно, что единственной логической формой, в которой человек может осознать объективную конкретность, оказывается не абстрактное "единство", не абстракция, выражающая лишь "общее" в явлениях, а только "единство многоразличных определений" -- то есть система абстракций, сложная совокупность абстракций. Система абстракций и оказывается единственно возможной формой существования истины в сознании человека. Сознание должно быть столь же сложным, сколь сложен предмет.
Этим Маркс материалистически обосновывает то действительное положение, что наука возможна только в форме системы категорий. Каждая из этих входящих в ее состав категорий, -- каждое из "многообразных определений" -- есть по своему объективному содержанию также отражение предмета -- но только одностороннее его отражение.
Поэтому "абстракция", "абстрактное" -- в противоположность "конкретному" -- это прежде всего категория, обозначающая одностороннее знание. При этом, естественно, безразлично -- в какой субъективно-психологической форме это знание осуществляется, -- в речи или в форме живого образа воображения, в сухой научной формуле или в виде "наглядного" представления, -- с точки зрения логики сие совершенно безразлично, ибо логика (в отличие от психологии) устанавливает свои различения с точки зрения объективного содержания знания, а не с точки зрения той субъективно-психологической формы, в которой это знание выражено. И хотя, как мы это покажем, субъективная форма знания не остается чем-то внешним и безразличным к выражаемому в ней содержанию знания, хотя конкретное по содержанию знание и образует соответствующую себе форму, тем не менее нет ничего ошибочнее различать "абстрактное" и "конкретное" знание с точки зрения субъективно-псхологической формы его выражения.
Только анализ знания по его содержанию может показать -- имеем ли мы дело с "абстрактным" или с "конкретным" знанием. И здесь субъективно-психологический угол зрения на вещи должен быть строго отставлен в сторону.
Это -- важнейший пункт взглядов Маркса на природу всех категорий Логики, в том числе и категорий абстрактного и конкретного. Малейшая путаница, малейшая нечеткость в его понимании неизбежно повела бы к смазыванию принципиальных различий между диалектической логикой марксизма-ленинизма и логикой старой, недиалектической.
Чтобы в этом убедиться, необходимо совершить экскурс в историю философии, в историю категорий абстрактного и конкретного как категорий философии. От нее мы опять вернемся к анализу взглядов Маркса, как к тому результату, к которому с железной необходимостью приводит история философии.
2. ТЕРМИН "КОНКРЕТНОЕ" И ЕГО ИСТОРИЧЕСКАЯ СУДЬБА (МЕТАФИЗИЧЕСКИЙ СПОСОБ МЫШЛЕНИЯ И ЭМПИРИЗМ)
Традиция, дожившая до наших дней в ходячем словоупотреблении, зачастую связывает "конкретность" с непосредственно-чувственным способом осознания вещей и явлений окружающего мира, с чувственной полнотой и наглядностью представлений о них. В этом смысле термин "конкретное" употребляется и в наши дни сплошь и рядом. Для этого имеются известные основания, и было бы пустым педантством возражать против такого словоупотребления. Беда не в этом. Беда начинается тогда, когда это словоупотребление намеренно или нечаянно переносят в философию -- здесь оно сразу приводит к неточности и к путанице.
Употребляя термин "конкретное" как синоним чувственной наглядности знания о предмете, изображения предмета, редко отдают себе отчет в том, что это словоупотребление теснейшим образом (и исторически и по существу) связано с давно отжившими свой век (а ныне ставшими реакционными) системами философских взглядов на вещи и на процесс их познания.
Редко отдают себе полный отчет в том, что такое словоупотребление предполагает, в качестве молчаливо и бессознательно принимаемых предпосылок, целую систему гносеологических представлений.
Классическую, то есть систематически продуманную во всех следствиях форму, это понимание "конкретного" обрело в философии 17-18 вв., отразившей решительный и широкий поворот к опытному исследованию природы, поворот, совершавшийся в острой борьбе со схоластическими традициями средневековой науки.
На первых порах философия, отражавшая в обобщенной форме настроения и практику современного ей естествознания и разрабатывавшая соответствующую теорию научного познания, неизбежно должна была, выражая свои идеи, пользоваться языком, созданным схоластикой. Все без исключения термины, которыми пользуются представители философии 17-18 вв., ведут свое происхождение от той самой схоластики, которую она оспаривает. С помощью тех же самых терминов выражаются полярно противоположные взгляды.
И -- как это ни удивительно -- понимание "конкретного" как чувственно воспринимаемой полноты явлений, окружающих человека, ведет свое происхождение вовсе не от материализма, а от средневековой схоластики.
Термин "конкретное" в его первоначальном латинском значении означает попросту нечто сложное, составленное, сращенное, смешанное. Сделавшись термином философским, войдя в обиход философского языка, он, естественно, приобрел (уже на закате античного мира) и довольно определенное теоретическое содержание, зависящее каждый раз от той системы взглядов, которую с его помощью стали выражать. Характерное для христианской схоластики презрение к чувственно-данному миру отразилось на судьбе термина таким образом, что им стали обозначать "смертные", "тленные", -- составленные, а потому и обреченные на рассыпание единичные вещи, имевшие в глазах схоластической философии весьма ничтожную ценность.