Следующий отрывок из повести братьев Вайнеров «Визит к Минотавру», в котором описывается драматическая сцена окончания учебы юного Антонио Страдивари у выдающегося мастера скрипок XVII века Никколо Амати, подтверждает указанную динамику и результаты инверсии качеств субъектов процесса обучения.
«Они с аппетитом поедали говядину со сливами, сыр, макароны, запивали прошлогодним джинцано, и Антонио, захмелевший от сытости, хорошего вина и счастья, объяснял мастеру, почему он догадался, что именно эуфорбия маршаллиана нужна для лака Амати. Никколо Амати поднял тяжелую голову, посмотрел на радостного Антонио и грустно сказал: — Люди никогда не занимались бы землепашеством, если бы столько же снимали в урожай, сколько засеяли…Антонио удивленно воззрился на учи-теля. — Добрый урожай — только плата за труд человека. Дело в том, что ни я, Никколо Амати, ни отец мой, ни дядя, ни дед Андреа никогда не использовали в своем лаке эуфорбия маршаллиана…
Страдивари начал стремительно бледнеть, а Никколо сказал торжественно и грустно:
— Сегодня самый счастливый день моей жизни. И самый грустный, потому что является он знамением моего конца. Ты ведь сварил вовсе не лак Амати…
Антонио так рванулся из-за стола, что деревянная резная скамейка упала на пол. Амати так же поспешно закончил:
— Это лак Страдивари. И он… лучше знаменитого лака Амати…
Антонио хрипло сказал:
— Учитель…
Амати перебил его:
— Не называй так больше меня, сынок. Ты больше не ученик. Ты мастер, и сей-час я счастлив, что спустя века люди будут вспоминать обо мне хотя бы потому, что я смог многому научить тебя. Ты сделал гораздо больше, чем я».
К цитированному отрывку есть смысл добавить, что Амати, объявляя о конце обучения Антонио, грустит понапрасну. Успех юного Страдивари в изготовлении скрипок, означает для него и собственный прогресс — из учителя учеников он превратился в учителя учителей.
Интуиции двух мастеров детективного жанра оказалось достаточно, чтобы в небольшом отрывке сформулировать недоступное до сих пор целой армии профессиональных философов и логиков главное условие разрешения диалектического противоречия — превращение его противоположностей из асимметричных отношений в симметричные.
2. Дискуссии о структуре мифа и волшебной сказки
Все волшебные сказки однотипны по своему строению. В. Я. Пропп. Морфология сказки.
Приходится признать, что изучение мифов приводит нас к противоречивым заключениям. В мифе все может быть; кажется, что последовательность событий в нем не подчиняется правилам логики и нарушает законы причинности. Любой субъект может иметь здесь любой предикат, любые мыслимые связи возможны, и при этой кажущейся произвольности одни и те же мифы с теми же отличительными чертами и зачастую с теми же подробностями встречаются во многих областях земного шара. Встает вопрос: если содержание мифов абсолютно случайно, как объяснить их сходство в разных местах Земли? К. Леви-Строс. Структура мифов.
Если вы говорите в первой главе, что на стене висит ружье, во второй или третьей главе оно должно непременно выстрелить. А. П. Чехов. Из воспоминаний С.Н. Щукина об А. П. Чехове
Неутихающие дискуссии специалистов по фольклору, мифологии, культуре, антропологии, истории, философии, психологии, лингвистике о том, что такое миф и сказка, обладают ли они устойчивой структурой а если да, то какой именно, породили множество разнообразных толкований, оставляющих у читателя двойственное впечатление. С одной стороны, подавляющая часть авторов дружно признает, что мифы и сказки имеют определенную структуру и тем самым косвенно также и определенную логику3, но с другой стороны, эти же авторы единодушно указывают на абсолютную алогичность данного жанра4. Осознавая амбивалентность подобного мнения, аналитики мифов обычно резко противопоставляют то, что они понимают под логикой мифа и сказки, логике здравого смысла (логике Аристотеля). Показательна в этом смысле позиция Я. Э. Голосовкера. «Мифологический сюжет, — отмечает этот автор, — независимо от того, имеем ли мы дело с эпической или драматической традицией, и есть воображаемая, имагинативная действительность, выражающая смысл всего существующего с его чаяниями, страстями, мыслями, вещами и процессами при латентности его целей…. Но система отношений и связей в этой воображаемой, имагинативной действительности иная, чем в действительности, к которой прилажен наш здравый смысл, Логика здравого смысла сохраняет свою видимость, но не отвечает логике имагинативного мира, которая опровергая первую, то есть логику здравого смысла, кажется нам, с ее точки зрения, алогизмом (но только кажется таковым)»5. Поясняя свою мысль в сноске, он еще раз подчеркивает: «Имагинативный мир мифологии имеет свое бытие: это так называемое “якобы бытие”, обладающее своеобразной логикой, которая для действительного бытия будет алогичной. Поэтому логику “якобы бытия” правильно назвать “алогической логикой” или еще лучше — “логикой алогизма”»6. Таким образом, логика мифа, т. е. логика «якобы бытия», — это логика воображения, чудесного, фантастического. Но, как известно, воображение, т. е. способность человека создавать и преобразовывать смыслы и образы явлений, событий, объектов, которых на самом деле нет, двойственно по своей природе: оно представляет либо бегство (защиту) от реальности, либо попытку ее творческого преобразования. В любом случае воображение должно так или иначе соотноситься с реальностью и без связи с ней теряет все свои родовые функции. Поэтому существование радикально противостоящей реальности алогической способности под названием «воображение» весьма проблематично с научной точки зрения. Скорее следует говорить о неразделимой паре противоположностей «реальность/воображение».
3
«Замечу только, что все имеет свою структуру: и атом, и течение, и вихрь, и мышление…. Структуру имеет и миф».
4
«С высоты научного знания мы и не задумываемся над существом мифологического образа и над “логикой чудесного мира этих образов”. Ведь это мир фантазии! А фантазии доступно все — любой калейдоскоп нелепостей. Познание же требует законов. Но какие законы могут быть в алогическом мире чудесного! Однако чудесный мир мифа стоит в прямом противоречии с положениями формальной, аристотелевой логики — с ее “можно” и “нельзя”, или “истинно” и “ложно”… Формальная логика не любит переживать конфуз».
«Миф в его образной системности, обнажает главную черту системы первобытного мышления — ее антикаузальность. По композиции каждый миф есть система представлений с антикаузальной конструкцией. В такой системе нет причинно-следственного построения».