Бодро и собранно надлежит трудящимся смотреть вперёд и забыть обо всём постороннем. Любое побуждение, заставляющее их отвлечься, им надлежит ожесточённо сублимировать в дополнительное усилие. Так они станут практичными. Иную возможность избирает для самого себя Одиссей, повелитель, заставляющий трудиться на себя других. Он слушает и слышит, но бессильно привязанный к мачте, и чем большим становится соблазн, тем прочнее заставляет он приковывать себя — так впоследствии бюргеры тем упорнее даже самим себе отказывали в счастье, чем ближе оно к ним придвигалось с ростом их собственной власти и могущества. Услышанное им остаётся для чего без последствий, он в состоянии всего лишь только кивать головой, требуя, чтобы его отвязали, но слишком поздно, его спутники, которые сами не слышат, знают только об опасности пения и ничего — о его красоте, и оставляют его привязанным к мачте, чтобы спасти и его и себя. Они воспроизводят жизнь угнетателя заодно со своей собственной, и последний уже более не в состоянии отречься от своей социальной роли. Узы, которыми он необратимо прикован к практике, устраняют в то же время из практики сирен: их чары нейтрализуются, превращаясь в предмет созерцания, в искусство. Прикованный присутствует на концерте, он так же неподвижен, вслушиваясь в исполняемое, как позднее — публика во время концерта, и его вдохновенный призыв к освобождению уже стихает подобно аплодисментам. Так расходятся врозь, в ходе расставания с архаической древностью, наслаждение искусством и физический труд. Эпос уже содержит настоящую теорию.
Ценности культуры состоят в отношении строгого соответствия с командно управляемым трудом, и совместно с последним имеют своим основанием принудительную неизбежность общественного господства над природой. Меры, принятые на корабле Одиссея при виде сирен, представляют собой пророческую аллегорию диалектики Просвещения.
В той же степени, в какой заместительство является мерилом господства и того предельного могущества, которое позволяет замещать себя при отправлении большинства функций, заместительство представляет собой двигатель и прогресса и регресса одновременно. При данных общественных отношениях быть исключённым из процесса труда — не только для безработных, но даже и на противоположном социально полюсе — означает подвергнуться увечью. Верхи постигают наличное бытие, с которым им более не требуется иметь дело, всего только как субстрат и полностью закостеневают в командную самость. Примитивом природная вещь постигалась всего только как неуловимый предмет вожделения, «но господин, который поставил между вещью и собой раба, встречается благодаря этому только с несамостоятельностью вещи и потребляет её полностью; сторону же самостоятельности (вещи) он предоставляет рабу, который её обрабатывает». [35] Одиссея замещают в труде. Подобно тому, как он не способен поддаться соблазну поступиться собой, своей самостью, для него как собственника под конец излишним становится также и участие в труде, в конце концов даже и в руководстве им, в то время как его спутники при всей их близости к вещам не в состоянии насладиться плодами труда своего, потому что он выполняется ими в принудительном порядке, на грани отчаяния, с насильственно заткнутыми органами чувств. Раб остаётся порабощённым и душой и телом, господин регрессирует. Ещё никакому господству не удавалось снизить цену этой расплаты, и кругоподобие истории в её прогрессивном развитии во многом объясняется такого рода слабостью, эквивалентом силы.
35
Hegel. Phaenomenologie des Geistes. Ibid., S. 146. (Гегель. «Феноменология духа». Перевод Г. Шпета. Сочинения, т. IV, Соцэгиз. — М., 1959, с. 103.)