Однако авторы уходят от такого ответа, а лишь многократно настаивают на том, что генофонд это, мол, одно, а этнос — совсем другое. И именно потому, что предлагают абсурдное: определять этничность через самоидентификацию, а не через биологию.
Но ведь понятно, что если позволить кому попало именоваться русским, то никакой общей генетической идентичности у троих, допустим, таких самозванцев можно и не обнаружить. И мало ли какой сброд вдруг оказался в том или ином селе на стыке разных расовых и этнических ареалов или на постоянных, излюбленных маршрутах тысячелетних миграций! Эти люди могут самоопределяться как угодно, но генетический анализ вряд ли подтвердит их общность. А если мы примем за общность именно сам генетический разнобой как таковой, то ареалом этой общности придется признать только данное село. Иного логика не допускает.
Между тем, авторы нам именно это и предлагают: «Говоря о русском генофонде, мы говорим обо всех генах, собранных всем долгим ходом истории в “исконном” русском ареале и запечатленных в нем. А уж какие гены в него попали — это дело истории, не нам судить» (10).
Такой подход порождает два класса недоумений.
Во-первых, если уж собрались выяснить, что же именно в сегодняшних русских генетически общего, если ставилась задача «изучить русский генофонд через его географию» (60), то непонятно стремление изучать русских не по всему ареалу их нынешнего расселения от Калининграда до Владивостока, а лишь на ограниченной территории.
Установленное авторами ограничение априори убивает самую проблему генетической идентичности русских, которой в этом случае «не может быть, потому что ее не может быть никогда». Это, на мой взгляд, не очень по-научному. Все-таки теорема решения задачи требовала бы хотя бы попытаться эту идентичность установить опытным путем. Не удалось бы — ну, тогда другое дело… А так — что мы узнаем? Где расселились русские в период Московского царства? Это и так не секрет.
Я бы понял другое: изучив русских на исконных территориях, обнаружить эталон русскости, чтобы потом отличать русских от нерусских или от не совсем русских, где бы они ни жили, где бы ни обнаружились. Это действительно важно, это очень нужно.
Так же важно разобраться, все те же ли мы, русские, пока еще, на всем пространстве России, или уже разные? А если разные, то где и насколько? Это тоже очень важно и нужно.
Но Балановские нам говорят: никакого эталона русскости нет и быть не может.
Тогда зачем все это?
«Русский генофонд на Русской равнине»! Казалось бы, речь должна пойти о генофонде русского народа. Нет, на самом деле исследуется лишь население определенного, искусственно ограниченного географического ареала, Русской равнины — и ничего более. Об этом нам неоднократно и на все лады напоминают сами авторы.
Но разве население ареала всегда тождественно этносу? Иногда это так (например, жители села Кубачи в Дагестане, не заключающие браков ни с какими окрестными селами и представляющие, по сути, народ-изолят), но чаще — нет. Принципиальную разницу выдает сама семантика слов: «народ» (те, кто народился) и «население» (те, кто населился).
Что же такое в этом случае исследуемый «русский генофонд»? Сумма генов, случайно находящихся в данный момент на данной территории? Получается, так. Почему же он тогда «русский»? Умом сего не понять.
Авторы очень стараются нам все разъяснить и разжевать, но только запутывают своими объяснениями дело.
Они, например, формулируют: «Генофонд определяется концентрацией генов в определенном историческом ареале» (10). Чьих генов? Чей генофонд? Непонятно. Выходит, по правде говоря, какая-то ерунда: генофонд ареала… Но тут уж, простите, попытка «сложить метры с килограммами»: приписать биологию к географии. Как если бы нам было интересно изучать ареал, а не этнос! Но возлюбленный авторами «ареал» не есть форма жизни и не способен обладать генофондом. Сам по себе он никому не интересен.
Увы, это не случайная оговорка, в другом месте мы натолкнемся на тезис еще покруче: «Русский генофонд входит в состав Восточной Европы, та в свою очередь — в состав Северной Евразии…» (30). Но биология не может входит в географию и наоборот[13]. Разве можно утверждать: «Волга впадает в русский народ»?! А ведь это то же самое…
Снова и снова открещиваются авторы от мысли, что этнос может определяться по биологическим критериям, по генам, в частности: «Анализируя “исконный ареал”, мы никогда не говорим об “исконно русском генофонде”, об “исконно русских” генах» (10).
Возникает вопрос: с какого момента и почему, в таком случае, генофонд на данной территории следует считать русским? И что здесь было до этого момента, какой генофонд? И как он вдруг стал русским, если не был таковым изначально, если «исконно русского генофонда» нет, как нас уверяют, в природе?
13
Научные странности в виде скрещивания биологии с географией не кончаются на этом, а идут дальше: «Сложившиеся в определенной социальной и природной среде особенности генофонда адаптированы именно к этой среде» (16). Но нас всегда учили, что наследственные признаки не адаптивны, а адаптивные (благоприобретенные) не наследуются, т. е. не переходят в генофонд. Кто и когда установил обратное?