Двигались, видимо, не все и не все время. Оставались более-менее на своих местах балтийские славяне, а также лютичи, бодричи, пруссы, ляхи, уличи, тиверцы, хорваты, дулебы и др., не пошедшие дальше на восток. Больше продвинулись поляне, древляне, северяне, радимичи, дреговичи, но и они не дошли до областей плотного проживания финнов, осели там, где показалось хорошо, а дальше не пошли. Непрерывно двигались только словене, кривичи и вятичи. На полпути они встретили финские роды и племена — и началась активная метисация, более-менее мирная, судя по финскому эпосу, не отразившему никакой войны наших народов[82].
В итоге финский субстрат (в том числе уже давно смикшированные народы финно-монголоидного происхождения) оставил на пути этих племен всевозрастающий след с запада на восток вплоть до Урала. Всевозрастающий, но далеко не все определяющий.
Да, мы сложносоставной микст, причем древнейший, с индоевропейских времен. Но — слитный: микст, давным-давно сложившийся как целое, как единая данность — совокупность славянских племен.
Русскими же славянские племена стали, будучи объединены властью руссов, руси. Тысяча лет нивелировки и взаимных миграций, иногда вынужденных властью, — вот наш путь этногенеза. Осознанная централизованная политика единения, а не стихийная метисация с финнами лежит в его основе. Благо язык оставался все время общим, хотя и подразделенным на северные и южные диалекты.
Политика успешная: ведь ни в субэтносах русского народа, ни в отдельных частях этих субэтносов вплоть до ХХ века не вспыхнули самостоятельные этногенетические процессы. Вначале их гасила инерция движения, экстенсивного развития, миграции на восток: субэтносы просто не успевали концентрироваться. Впоследствии этому препятствовала объединительная политика киевских, а пуще того — московских князей и царей, использовавших, в том числе, массовое переселение подданных (например, новгородцев, псковичей и смолян — в Подмосковье и наоборот, подмосковных — в Новгород, Псков и Смоленск). Что и дало в итоге возможность на всей этой территории образоваться не многим народам типа курян, вятичей, москвичей, смолян, новгородцев и т. д., а одному народу: русскому.
Хотя в ХХ веке от нас удалось отколоть украинцев и уже почти — белорусов, все же тысячу лет это единство, пусть с перерывом, но сохранялось.
Все познается в сравнении. Вот, также сложносоставные англичане (посчитанные без валлийцев и шотландцев) тоже сумели стать единым цельным микстом после гражданской войны Алой и Белой Розы, примерно когда и мы. И этот кельтско-германский микст оказался на поверку генетически весьма гомогенным. Германцы, пожалуй, микшировались на востоке со славянами не меньше, чем мы — с финнами, и их смешение окончилось гораздо позже, а местами (в области лужичан) и вовсе не закончилось. Но и германо-славянский микст не сильно повлиял на их гомогенность. Итак, по своей гетерогенности славяно-финский микст априори не может значительно превосходить кельтско-германский, а тем более германо-славянский микст.
А вот французы, к примеру, — микст, который цельным так и не стал, а теперь и вряд ли станет после чудовищных этнически чуждых вливаний. То же итальянцы, где иноэтнический сепаратизм северных провинций недаром растет с каждым годом. Некоторые финны (удмурты, мари, мордва) — тоже микст; еще более древний, чем мы, притом местами европеоидно-монголоидный с дотатарских времен, подразделенность их популяций бросается в глаза и даже отражена в этнонимах (мордва мокша и эрьзя, луговые и лесные черемисы и пр.).
На этом фоне наша русская гетерогенность, искусственно, на мой взгляд, преувеличенная Балановскими из-за неправильно очерченного ареала исследования, не вызывает на практике таких тревог о возможном распаде этничности, как французская или итальянская, вроде бы формально меньшая, чем у нас. Не говоря уж об американцах, которым только ленивый не пророчит развал по расово-этническим границам. Так что можно отчасти согласиться с Балановскими: «Говорить о некой исконной чистоте русского антропологического типа и исходной однородности русского генофонда — как, впрочем, и генофонда любого другого народа — не приходится» (48).
82
Отражает ли русский эпос эпоху русско-финской метисации, шедшей, если верить Балановским, очень долго, массово и бурно? Такое отражение должно быть ярким, впечатляющим, если все было именно так. Но соответствующие памятники, насколько я знаю, не известны, что по меньшей мере странно.