Понятно, что при таком определении не только общность истории, но и (что куда более важно) общность происхождения русских не приходится брать под сомнение. А этническое самосознание русских («мы одной крови и одной истории») своей ослепительной самоочевидностью делает ненужным и нелепым какое бы то ни было самоопределение, которое есть не что иное как плод сомнений в собственной идентичности. «Самоопределяется» только тот, кто не уверен в своем происхождении. Тому, кто уверен, достаточно самосознания.
Самое отрадное: как мы вскоре убедимся, исследование (не концепция!) Балановских не противоречит вышеприведенному определению русскости ни в целом, ни в частностях.
Но вернемся, однако, к концепции. Авторы не могли не чувствовать недостаточность субъективно-идеалистического подхода к определению этничности. Все-таки, биология — настоящая наука, наука фактов, а не чьих-то мнений, даже всенародных. И они пытаются нащупать объективный критерий этничности, но… вновь ищут его не в биологических характеристиках этноса, а во внеположных собственно этничности эпифеноменах, конкретно — в языке.
Отвечая на вопрос, зачем определять финскую этничность по языку, Олег Павлович Балановский написал мне: «Вы пишите, зачем нужна лингвистика в выделении финно-угров. Но они и выделяются-то именно по лингвистике! Любой народ выделяется прежде всего по языку». Наихарактернейший ответ! При этом, однако, сами авторы, заявляя тезис о наличии финского субстрата в русском генофонде, определяют этот субстрат вовсе не по фонемам и лексемам, а именно по генам, в очередной раз жестоко противореча себе.
Поставив во главу угла такие «критерии» этничности, как самосознание и язык, авторы загнали себя в логическую ловушку без выхода.
Должен известить читателя, что от языкового критерия этносов советская наука отказалась еще в 1960-е годы, осознав его непригодность. Так, главные популяризаторы этнологии того времени, супруги Чебоксаровы, трудившиеся под покровительством главного этнолога СССР Ю. В. Бромлея, писали: «Чем же отдельные народы отличаются друг от друга? Вероятно, всякий, кто попытается ответить на этот вопрос, скажет, что главным признаком народа является его язык». Однако не зря в этих словах звучит ирония. Ибо исследователям уже тогда было совершенно «ясно, что на земном шаре существует много языков, которые являются родными не для одного народа, но для целых групп этносов. Границы расселения отдельных народов и распределения языков далеко не всегда совпадают… Нередко встречаются также народы, отдельные группы которых говорят на различных языках»[10]. Сказанное справедливо и не дает никакой возможности преувеличивать роль языка как критерия этничности.
Я не хотел бы углубляться здесь в проблему вторичности языковой природы человека по отношению к биологической (это сделано мной в другом месте[11]). Замечу только, что случаев перехода языка от одного народа — к другому (например, от народа-победителя к народу-побежденному и наоборот) очень-очень много. Вот экзотические, но весьма убедительные примеры.
У африканских пигмеев, чьи племена не живут все компактно друг близ друга, а разбросаны по большой территории, нет своего общего языка, каждое племя говорит лишь на языке тех разноплеменных черных земледельцев, что оказались по соседству с ним. Между тем, как пишет исследователь Джаред Даймонд: «Люди, обладающие такими отличительными характеристиками, как пигмеи, и обитающие в такой уникальной среде, как экваториальные тропические леса Африки, в прошлом должны были жить достаточно изолированно и их языки должны были составлять уникальную семью. Однако сегодня этих языков больше не существует, а что касается ареала обитания пигмеев… то он теперь крайне фрагментирован. Сложив этногеографические и лингвистические данные, мы приходим к выводу, что земли пигмеев были в какой-то момент оккупированы пришлыми черными земледельцами и что языки этих земледельцев стали языками пигмеев, у которых от их исконных наречий остались лишь некоторые слова и фонемы. Прежде мы уже наблюдали похожий эффект на примере малайских негритосов (семангов) и филиппинских негритосов, которые переняли соответственно австроазиатские и австронезийские языки у заселивших их территории аграрных племен»[12].
Прелесть приведенного примера в том, что пигмеи — не просто этнос, такой же, как все прочие, но мутировавший некогда в сторону захирения (как считали когда-то): нет, это, по мнению современной науки, вообще особая субраса! Она существует изначально как непреложная биологическая данность более высокого порядка, чем этнос. Тем не менее, определить ее по языку — невозможно. Расово-этническая идентичность есть, а языковой — нет! Ну, а кем себя считают пигмеи, каково их этническое «самосознание» — это вряд ли вообще кого-то интересует. Ибо кем бы они себя ни считали, на каком бы языке они ни говорили, одного взгляда достаточно, чтобы сразу определить: пигмеи! И никто иной!
10
Чебоксаров Н. Н., Чебоксарова И. А. Народы, расы, культуры. — М., 1971. — С. 11–12. О том, что язык не может служить критерием этничности, блестяще убедительно не раз писал Лев Гумилев.
12
Джаред Даймонд. Ружья, микробы и сталь. История человеческих сообществ. — М., АСТ, 2009. — С. 490–491.