Диалог LXIV
— Лекция или семинар?
— Вот знала бы я ещё отличия этих значений — единственные ассоциации — и то, и другое что-то сонное поучительное.
— Результат лекций — запись в зачётке слева, под заголовком «Теоретический курс», экзамен. Результат семинаров — зачёт, в зачётной книжке справа, под заголовком «Практические занятия».
Диалог LXV
— А я вот сегодня вернулся из путешествия по России. Потому как Гоголь советовал: надо проездиться по России. «А не проездитесь, козлы, — говорил он, — будете все. И червяки земляные». Кстати, видел очень странный дождь: это был совершенно либеральный дождь. Всё лобовое стекло в воде, но на небе нет туч, светит солнце и в окно залетают эскадрильи слепней.
— При Брежневе за такой дождь из партии погнали бы. Взашей. А радуга наблюдалась ли при удалении от очага слепней? Я вот однажды оказался в центре радуги в Карпатах. Но то тоже при Брежневе ещё.
— И я тоже. И тоже при Леониде Ильиче. Правда, не в Карпатах. Но тогда всё лучше было. И антисемиты были гораздо крупнее, внушительней. А нынешние даже слово «жид» без ошибок писать не умеют.
— Да уж. Очень меня только раздражает, что все начали без спросу трогать мою любимую букву «Ы». Единственную настоящую двухчастную букву (остальные не настоящие). Я вообще полагаю, что человек, способный после шипящих писать «ы», не будет жить при коммунизме.
Диалог LXVI
— Нет, «Тарас с Бульбой» — это не козацкая проза. Нет. Это такой гексогеновый роман девятнадцатого века, с избиениями жидов, бессмысленными и беспощадными. Николай Васильевич тут себя проявил точно так же как Вольдеморт современной российской словесности. Это давно замечено, что самые кровожадные люди — это люди, никогда в армии не служившие, гальюнов не драившие, и (хоть это слава Богу) никого сами не зарезавшие.
— Мне всё-таки сдаётся, что его вальтерскоттовщина — это аналог бульварной литературы. Фу, корявая фраза вышла, но всё к делу.
— Он руководствовался общественным спросом на героя такого типа, а историческая канва была для него чем-то вроде пакетика с приправкой, которой посыпают макароны быстрого приготовления. «Тарас Бульба» круче многих книг, потому как тоже не на истории базировался, но на общественном мифе, или, иначе говоря, на общественном ожидании.
Диалог LXVII
— Я люблю есть. Очень. Впрочем, пить — тоже. И смерть как люблю, когда меня зовут в какую-нибудь Карабиху на Ясную Полянку о высоком поговорить. А поскольку я всё на чердаке аппроксимирую, меня никто не видит — и, стало быть, не зовут.
— Ну это известная особенность социального существования. Надо тусоваться. Если ты, к примеру, ничего не понимаешь, но тусуешься, то позовут с вероятностью большей, чем если понимаешь, но не тусуешься.
— С другой стороны, нелюбовь к тусовке — тоже пристрастие, требующее жертв. А жизнь идет сама собой, как писал один поэт.
— Да, когда я это открыл — лет десять назад, то очень расстроился. Потому как я тогда занимался задачей оптимизации, и по моим выкладкам выходило, что тусовочный КПД исчезающе мал. И надо, значит, пить на презентациях за успех заведомо безнадёжного дела.
— Так это какая печень выдержит.
— Тем более, что там надо было есть стоя. А это уж совсем отвратительно. Так у меня карьеры и не получилось.
— Я всё-таки использовал один шанс. Дело в том, что я не люблю летать самолётом, а очень люблю ездить на поезде. Поэтому я написал какую-то штуку для очередного платоновского сборника.
— Многостаночников полно. Тут, правда, надо различать многописательских станочников, и тех, кому я придумал определение «культурный специалист-универсал». Есть такой персонаж — Владимир Микушевич. Вот это как раз про него.
— Мне ли не знать Микушевича, переводчика и средиземноморца? Это все же некоторый извод совписа, впрочем (в отличие от Лебедева, например).
— Но тут всё сложнее. Микушевич извод совперевода. Это действительно культуролог-универсал. Он умудрился перевести «К лютеранам» и читать этот стих в лютеранских церквах по всей Германии.
Но у меня с ним было куда забавнее личное общение. Микушевич живёт в дачной местности Красково — рядом с Малаховкой. Иностранные студенты, что хотят приобщиться к его мудрости, покорно дёргают на его огороде сорняки и прочую дребедень.
Я пришёл к нему в гости с одной девушкой. Микушевич прочитал нам какое-то длинное немецкое стихотворение, после чего меня вывели из дома, и жена Микушевича предложила мне заняться водопроводными трубами. Там были какие-то унылые ржавые водопроводные трубы, около которых уже копался один несчастный. Но я был куда более уныл, чем эти трубы, и к тому же хотел пива, так что от ремонта водопровода отказался.