Собственно, тут очень интересна история детей-наследников. К несчастью, они воссоединились как раз перед этими событиями. И большевик Юровский, переодевшись Гурджиевым, совершил своё чёрное дело. Полетели стреляные гильзы из М-16, и погибла императорская семья.
— А чем промышляли дети-наследники? А мальчик Алёшенька?
— Известно, чем промышляли. Анастасия вышла замуж за американца, а мальчонка гемофилийный прятался в Сибири, попав в семью потомков боярыни Морозовой и приняв при крещении в Старую веру имя Павла. Наследник даже стал пионером-героем, впрочем, после этого ему пришлось бежать от приёмных родителей, которых идущие по следу чекисты зарубили топорами. А теперь, спустя столько лет, плывут они в сыпучем виде по речке-вонючке Багмати, и никто не знает об их Тайне.
Диалог III
— Эко у вас интересно жизнь идёт!
— Она уже практически прошла.
Диалог IV
— А зачем вы это храните?
— Я затрудняюсь ответить на этот вопрос.
— Не подумайте чего плохого — просто, прочитав Ваш пост, я моментально вспомнил наш с вами диалог, полез его искать и нашел, что он состоялся в 2005 году. Неужели Вы действительно храните все свои разговоры из социальных сетей? Не наизусть же Вы их помните. Наверное, для писателя это незаменимая лаборатория, такой бормотограф.
— Какое там… У меня есть такой специальный файл, в который валятся обрывки фраз, цитаты, вообще всякое bon mot. Внутри файла происходит гибель автора: я как-то вытащил оттуда ловкую фразу, а, оказалось, что это не я, а мой собеседник. Человек ужасно обиделся. Так что даже источник определить нельзя — разве кто, как вы. честно отзовётся.
Сначала я думал, что эти вещи пригодятся в какой-нибудь прозе. Ан нет, они никуда не годны, как экспериментальные платья популярного кутюрье. И бормотограф оказывается работающим, но никуда не годным в хозяйстве. Вот у меня там написано: «Женщина по прозвищу Чехословакия». Что с этим делать? В общем, такой чемодан без ручки: и выкинуть жалко, и нести тяжело.
Вот именно поэтому ваш вопрос сложный, и он меня озадачил.
Диалог V
— На хорошем топоре и мясо пожарить можно.
— Лучше на плохом… Иначе потом хороший от хорошего не отличишь.
— Да ладно. В прежнее время такие топоры были, что держись. Те топоры можно было в космос запускать.
— Вот с тех пор такие кулинары их все и поперекалили! И что мы сейчас видим? Стыд. В космос запустить толком нечего! Эх… Вот так и просрали Россию-то…
— Ну, зачем так-то? Есть ещё в отдалённых селеньях…
— Понимаю. Как всегда, спаситель — простой русский мужик! Ну что, зовём Россию к топору? Космическую эру вернуть?
— Надо позвать Русь.
— Или передарить Тому, у Кого был День Рождения.
— Дарёное — не дарят.
— Понял.
— Зовёт Русь к топору, как велели мудрые.
— Стоп-стоп. Звать-то надо во сне.
— Поздно. Поднялась Русь.
— Что же теперь делать?
— Зовите её к «Трём топорам». Так в русской истории многие делали.
— Не могу против истины. Топор был один.
Диалог VI
— Взглянешь ли на себя высоты птичьего полета? Или прибегнешь к помощи товарища Бодони?
— У, Миклош Дьярфаш! Ах, товарищ Бодони… О, ностальгия! Я заплакал, да.
— Тоже уважали тетю Тони? Но она была скромна, как и вы, хотя и ограничилась однозначным числом партнеров…
— Я смотрел на неё всю жизнь. Хорошо, что давно не видел, а то начал бы смотреть — и сердце моё разорвалось бы.
— Милый Пишта, ты не заболел?
— Я заболел, заболел. Сердце моё останавливается, жизнь прожита. Любовь юной секретарши из Будапешта мне не светит, как не светит мне правильная жизнь в Сомбатхее. Нет, я не заболел, нет. Ich sterbe.
— А любовь буфетчицы Мари? Она-то напоследок светит вам? Может, крылья ваши за спиной высохнут и расправятся?
— Хрен. Ничего не будет. Крылья давно высохли — они хрусткие и ломкие. Не годны ни к чему.
— Надо смазать солидолом — а то не получится сыграть окрыленных Молчалина и Софью.
— Да. О двух спинах. До и после — печальных.
— Вы думаете? Обычно печальных — после, да? А до того — оживлённых.
Диалог VII
— Когда Молчалины блаженствуют на свете?
— Молчалины блаженствуют под лестницей. Когда они с Лизой. Но не с «Марьей Алексевной».
— Это только оттого, что у Марьи Алексеевны прострел — и она не может пролезть под лестницу. Впрочем, можно написать для неё пересказ событий.