Сестра Алиса. Все так, сестра моя. Но подумайте, что великие смуты похожи на мор, чуму или холеру. Тут отовсюду всякий сброд вылезает наружу, как улитки и слизняки при дожде. Но есть ведь и такие патриоты, кто почитает Христа. Говорят, в Вершене они пронесли крест Господень в торжественной процессии.
Сестра Валентина. После того как разграбили церковь и отбили головы статуям святых.
Сестра Алиса. Вершен — всего лишь глухая деревушка, и нельзя судить по тому, что там происходит.
Сестра Гертруда. Это правда, сестра Алиса, Вершен есть Вершен, но Париж есть Париж... А в Париже разве не присутствовал добрый наш король на том славном празднике, когда князь епископ Отенский служил на помосте высотой в двадцать футов? Разве господин наш капеллан не говорил нам тогда, что такого зрелища не видывали со времен римской истории?
Сестра Констанция (взрываясь). Да что нам за дело до греков и римлян? Или наши французы должны брать уроки у кого бы то ни было?
Сестра Гертруда. Как вы вдруг стали воинственны, сестра Констанция... Вы будете работать в мастерской сестры Бланш в шлеме на голове и с мечом на боку?
Сестра Констанция. Смейтесь, смейтесь, сестра Гертруда! Если бы мой пол и мое звание мне позволяли, я бы разделалась как следует с теми людьми, о которых вы говорите...
Сестра Гертруда. Когда вы их увидите поближе, сестричка моя...
Сестра Констанция. Мне до них дела будет не больше, чем рыбе до яблока.
Сестра Гертруда. Вспомните, сестра моя, как был наказан мон- сеньор святой Петр за то, что говорил, как вы.
Сестра Констанция. О, святой Петр... святой Петр... Во-первых, святой Петр не был ни французом, ни... {Внезапно умолкает.)
Сестра Гертруда. Ни кем еще?
Сестра Алиса. Говорите прямо, сестра Констанция...
Сестра Марта. Бьюсь об заклад, она собиралась сказать, что святой Петр не был дворянином.
Все смеются.
Сестра Анна. Ну-ка, как вы из этого выпутаетесь, сестра Констанция?
Сестра Марта. Это правда, да или нет?
Сестра Констанция (не в силах лгать). Это правда, я так подумала... (Умоляющим голосом, со слезами на глазах.) Но я так подумала не из гордости или презрения к кому-то... Я только хотела сказать, что коль святой Петр не был солдатом, он не должен был давать Господу слово солдата... Он был простой рыбак. Если бы он дал слово простого рыбака, он бы его сдержал.
Бланш. Хороший ответ, сестра Констанция!
Сестра Гертруда. А вы, сестра Бланш...
Очень недолгое молчание. Оно длится ровно столько, чтобы понять: в монастыре живет какое-то недоверие к сестре Бланш. Но одна из монахинь тут же говорит, чтобы рассеять
общую неловкость.
Сестра Марта. А вы, сестра Бланш, что вы думаете о патриотах?
Это краткое молчание явно привело Бланш в смятение. Она побледнела, губы ее дрожат.
Бланш. Я... Я... Я думаю, что они не любят религию, сестра моя...
Сестра Марта. Может быть, они ее просто не знают?
Сестра Валентина. О! Вам свойственны большие иллюзии, сестра моя...
Сестра Марта. А вам — маленькие предубеждения, сестра моя...
Настоятельница. Довольно, довольно, дети мои! Стоило на десять минут отпустить поводья, как вы тут же, Бог мне прости, открыли заседание, как эти господа в парламенте. Пусть такой постыдный случай послужит уроком для тех, кто уже считал себя отрешившимся от мира потому только, что молится с охотой. Вы знаете, дети мои, люди думают, что мы совсем не такие, как они. Но с нашим святым уставом и с этой обителью — а они неразлучны, как душа с телом,— дело обстоит так же, как с королевским величием или с роскошными одеждами: они прикрывают иной раз убогость безобразного тела. Чем бы мы были, несчастные, без устава и нашей обидели! Поэтому знайте твердо — я пойду на все, чтобы нас оставили жить здесь, согласно нашему призванию, даже если все вокруг заполыхает огнем. Дух нашего устава требует, прежде чем претерпевать насилие, сделать все возможное, чтобы его обезоружить. Как нет сражения без павших, так нет и мученичества без человекоубийства, и смиренная дочь Кармеля должна понимать: кроме тех случаев, когда нельзя поступить иначе, не оскорбляя Господа, принимать мученичество, быть может с риском для спасения души своих палачей,— значит, слишком дорого платить за славу для таких жалких служанок, как мы... Впрочем, к чему говорить о мученичестве? Об этом нет речи для нас, и я не хочу, чтобы наши головы распалялись от таких мыслей. Нас могут выбросить на улицу, вот и все. Мы в таком же положении, как те бедняки, что не смогли расплатиться с долгами к Троице и на Михайлов день [10] оказались без гроша в кармане. Так что поумерьте ваше пылкое воображение.