Сестра Марта. Верно, со временем уже ни на что не обращаешь внимания...
Сестра Фелисите. Слышите? Вот они снова. Капеллан. Кажется, я упустил момент. Ну, все равно. Сестра Клара. Благословите нас перед уходом. Капеллан. Я хотел бы попрощаться с матерью Марией от Воплощения.
Сестра Анна. После трапезы наша мать Мария от Воплощения удалилась в свою келью, как обычно.
Сестра Клара. Сходите за ней, сестра Сен-Шарль.
Капеллан. Нет! Лучше не терять времени. Что с вами будет, дети мои, если они застанут меня у вас?
Он делает благословляющий жест. Монахини опускаются на колени. Он благословляет их и исчезает. И почти сразу же шум на главной улице усиливается. Кажется, что ее внезапно
заполнила огромная толпа.
Капеллан перелезает через стену в соседний сад. Там есть шалаш, где хранятся садовые орудия. Священник укроется в нем до вечера.
Сцена XI
Шум возрастает до такой степени, что сестрам приходится кричать друг другу в ухо, чтобы что-нибудь услышать. На ворота монастыря сыплются удары.
Испуганные голоса. Не открывайте! Не открывайте!
Первый порыв монахинь — разбежаться по саду. Но лонемногу они, одна за другой, замедляют шаг, словно устыдившись. Наконец они собираются у подножия статуи Пресвятой Девы. Почему — становится понятно, когда в дверях часовни, на невысокой, площадке, вырисовывается силуэт матери Марии от Воплощения. Одна го досок в воротах поддается со зловещим скрипом. Мать Мария от Воплощения знаком подзывает сестру Констанцию, берет из своей связки ключ от ворот и отдает его Констанции.
Мать Мария. Отоприте, дитя мое.
Эти слова скорее угадываются по движению губ. Грохот теперь просто оглушающий. Мать Мария идет вперед не торопясь, ни слишком быстро, ни слишком медленно. Два-три революционера вваливаются через пролом, но им приходится при этом проделывать уморительные кульбиты, и на минуту они останавливаются в замешательстве перед неподвижными монахинями. Мать Мария спокойно берет ключ из рук Констанции и протягивает его одному из них. Ворота отпирают. Толпа врывается в монастырь. Мать Мария не делает ни одного движения, чтобы ее остановить, и тем не менее большая часть толпы возвращается назад. На очень бледном лице сестры Констанции едва заметная улыбка.
Комиссар. Где монахини?
Мать Мария. Они перед нами.
Комиссар. Наш долг — объявить им декрет о выселении. Мать Мария. Это зависит только от вас.
Читают декрет: «Как постановило Законодательное Собрание на своем заседании 17 августа 1792 года: к первому октября нынешнего года все здания, занимаемые до настоящего времени монахинями или монахами, должны быть освобождены вышеназванными монахами и монахинями и пущены в продажу по требованию властей».
Комиссар. Желаете ли вы заявить какие-либо претензии? Мать Мария. На что мы можем претендовать, если у нас больше нет ничего? Но нам необходимо раздобыть другую одежду, коль скоро вы нам запрещаете носить эту.
Комиссар. Согласен! (Он заставляет себя зубоскалить, поскольку простота, с какой держится мать Мария, производит на него впечатление.) Вы так торопитесь скинуть эти хламиды и одеться как все люди?
Мать Мария. Я могла бы вам ответить, что не мундир делает солдата. Но у нас нет мундира. В любой одежде мы всегда останемся служанками.
Комиссар. Народу не нужны служанки.
Мать Мария. Но ему очень нужны мученики, и это та самая служба, которую мы можем взять на себя.
Комиссар. Э, в наши дни умереть — это пустяки.
Мать Мария. Жить — это пустяки, вот что вы хотите сказать. Сейчас только смерть идет в расчет, потому что жизнь обесценилась до смешного, она стоит не больше, чем ваши ассигнации.
Комиссар. Такие слова могли бы вам дорого обойтись, если б вы их сказали кому-нибудь другому. Вы меня считаете одним из этих кровопийц? Я был ризничим в Шельской церкви, господин викарий — мой молочный брат. Но что поделаешь, с волками жить — по-волчьи выть!
Мать Мария. Простите меня, но я попрошу у вас доказательств вашей доброй воли.
Комиссар. Мне известно, что ваш священник прячется в сушильне.
Мать Мария. Я вам не верю. Комиссар. Он со мной говорил. Мать Мария. Что он вам сказал?
Комиссар. Что он перелез через стену в соседний огород, но там на него напали собаки, и ему пришлось вернуться сюда. Эти подробности вас не убеждают?