Врач переглядывается с матерью Марией от Воплощения.
Врач. Я только хотел сказать, что было бы неплохо не принимать
больше лекарств и предоставить природе поработать самой, не гнать мокроты... Quieta поп movere[7].
Мать Мария. Да сохранит вас Бог для нас, мать моя!
Глаза настоятельницы неподвижно уставлены в пол, лицо ее мрачно. Наконец она произносит
словно про себя.
Настоятельница. Предаю себя воле Его, на исцеление или на смерть.
Врач с матерью Марией уходят.
Сцена V
Коридор перед лазаретом.
Врач. Я сожалею, что подумал вслух в присутствии преподобной настоятельницы...
Мать Мария. Не сожалейте ни о чем. Если бы у вас было больше опыта с такими обителями, как наша, вы бы знали, что с полным спокойствием умирают монахини только двух разрядов: самые святые и самые негодные.
Врач. Но я полагал, что Вера...
Мать Мария. Укрепляет не Вера, а Любовь. И когда Супруг Сам приближается к нам, чтобы принести нас в жертву, как Авраам сына своего Исаака, надо быть либо самим совершенством, либо самой глупостью, чтобы не чувствовать страха.
Врач. Простите меня... Я думал, что в доме мира...
Мать Мария. Наш дом — не дом мира, сударь. Это дом молитвы. Те, кто посвящен Богу, собираются вместе не для того, чтобы наслаждаться миром, они стараются вымолить его для других... У нас нет времени наслаждаться тем, что мы отдаем.
Сцена VI
Близ галереи, у того места в монастырской стене, куда вделан вертящийся круглый шкафчик для поступлений извне. Бланш и совсем юная сестра Констанция от Святого Дионисия забирают провизию и разные вещи, которые передает им монахиня, назначенная служить связной между монастырем и окружающим миром.
Сестра Констанция. Опять эти противные бобы!
Бланш. Говорят, что перекупщики придерживают муку и что в Париже не хватает хлеба...
Сестра Констанция. А вот и наш большой утюг, мы так по нему скучали! Смотрите, как хорошо у него починили ручку... Мы больше не услышим, как мать Жанна кричит, дуя себе на пальцы: «Нешто можно гладить таким утюгом!» Нешто! Нешто! Я каждый раз прикусываю себе язык, чтобы не засмеяться, но мне так приятно! Это «нешто» напоминает мне деревню и наших добрых крестьян в Тийи... Ах, сестра Бланш, за полтора месяца до моего поступления сюда там праздновали свадьбу моего брата. Собрались все крестьяне, двадцать девушек преподнесли ему букет под звуки барабанов и скрипок, и гремели залпы из всех мушкетов. Была большая месса, и обед в замке, и танцы весь день. Я танцевала до упаду, пять контрдансов, поверите ли? Эти бедные люди все любили меня безумно, потому что я была веселая и прыгала с ними вместе...
Бланш. Вам не стыдно так говорить, когда наша преподобная матушка...
Сестра Констанция. Ах, сестра моя, чтобы спасти жизнь нашей матушки, я бы охотно отдала свою жалкую жизнь, да, да, поверьте, я бы ее отдала... Но в пятьдесят девять лет давно уже время умирать, разве не так?
Бланш. Вы никогда не боялись смерти?
Сестра Констанция. Наверно, нет... Да, может быть... Очень давно, когда я не знала, что это такое.
Бланш. А потом...
Сестра Констанция. Боже, сестра Бланш, жизнь казалась мне такой интересной! Я себе говорила, что смерть, должно быть, так же интересна...
Бланш. А теперь?
Сестра Констанция. О! Теперь я уже не знаю, что думаю о смерти, но жизнь мне по-прежнему кажется интересной. Я стараюсь как можно лучше делать то, что мне велят, но мне это интересно... Что ж, надо ли осуждать меня за то, что мне весело служить Господу? Можно очень серьезно делать то, что тебя забавляет, дети нам это доказывают каждый день... Точно так же можно делать весело скучные вещи...
Бланш (резко). Вы не боитесь, что Богу надоест такое веселье и что настанет день, когда Он вам скажет, как святой Анджеле из Фолиньо: «Я возлюбил тебя не затем, чтобы ты смеялась»?
Сестра Констанция смотрит на нее с изумлением, ее детские черты искажены гримасой боли.
Наконец она произносит.
Сестра Констанция. Простите меня, сестра Бланш. Я не могу избавиться от мысли, что вы нарочно сделали мне больно.
Молчание.
Бланш. Что ж, вы не ошиблись... Это потому, что я вам позавидовала.