– Ну, Виценциос – гений признанный, местный Галилей! – протянул Игорь.
По экрану плыли рукописные строки – уже знакомый Анне мелкий, стремительный, без росчерков и завитушек почерк. «Досточтимому мессиру Хурито Виценциосу от Антонио Ванора привет. Спешу уведомить Вас о том восхищении, с коим прочёл я…».
Анна пропустила расшаркивания. «Вы рассмотрели тривиальный случай трёхмерного, однородного и изотропного пространства, не взаимодействующего ни с пребывающими в нём телами, ни с независимо текущим однородным временем. Интереснее рассмотреть движение тел в реальном, четырёхмерном мире, включающем анизотропное измерение – время…».
– Вот это да, – проговорил Стив, читавший быстрее всех. – Да он просто перешагнул через твоего Виценциоса и пошёл себе дальше!
«… При рассмотрении анизотропного мира необходимо учитывать принцип причинности, из коего следует существование некоей предельной скорости распространения взаимодействий – единственной, по-видимому, неизменной величины в рассматриваемой нами несколько упрощённой модели мира. Остальные же величины при взгляде с разных точек отсчёта меняются следующим образом…».
– Орден Святого Духа и преобразования Лоренца! – вскричала Рената. – Тариэл, сегодня не первое апреля!
– Есть и похлеще, – сказал архивист. – В письме к Манирзу он из однородности пространства и времени выводит законы сохранения, из трёхмерности мира – закон всемирного тяготения, а из него – неоднородность пространства, и думай, что хочешь. В письме к Ыдубергу излагает основы дифференциального исчисления. А вот вообще… Письмо к Ондерли…
«В трёхмерном пространстве силы, чьи нити прямолинейны и бесконечны, обратно пропорциональны квадрату расстояния между взаимодействующими телами. Таких сил может быть две. Одна возникает из собственных свойств тел и может проявляться как притяжение или отталкивание; вероятно, благодаря ей шёлк притягивается к янтарю, и ею же убивает скат. Другая возникает из взаимодействия тел с пространством; она притягивает тела друг к другу и удерживает планеты возле их солнц. Можно предположить существование ещё двух сил, чьи нити либо переплетены, либо оборваны. Эти силы должны действовать на малых расстояниях. Быть может, именно они обусловливают существование тел, связывая в единую структуру их неделимые элементарные сущности; быть может, благодаря им светят звёзды. Описание этих сил требует привлечения дополнительных измерений. Впрочем, существование любой силы изменяет геометрию мира; видимая его трёхмерность – лишь иллюзия слабого разума…».
– Это же бред, – сказал Игорь. – Обовшивевший средневековый монах!… И такое…
– И фундаментальные взаимодействия, – подхватила Рената. – Тариэл, сознайтесь, что Вы нас разыгрываете!
– Гамма-лазерный ум, – определил Стив.
– Свободный разум, – сказала Анна. – Интересно, что сделал с письмом досточтимый Виценциос. Или не менее досточтимый Ондерли.
– Виценциос завернул в него сельдерей. А…
– И справедливо!
Ильегорский задвинул дверь и шагнул к экрану.
– Это холодная игра ума, блестящего, но бесплодного.
Все молчали. Юлий ходил по комнате, упрямо наклонив голову, словно продолжал давний спор:
– Представьте, что в период дискуссии между Ньютоном и Гюйгенсом о природе света появляется человек, утверждающий: ваш спор бессмыслен, свет обладает и волновыми, и корпускулярными свойствами. Его слова сочли бы бредом – и были бы правы, потому что его утверждение не несло бы им новой истины. На том уровне науки понятие квантово-волнового дуализма не прояснило бы, а запутало проблему. В науке нельзя перескакивать через десяток ступеней, нельзя развлекаться бездоказательными интеллектуальными химерами, будь они трижды истинны. Наука в Ареньоле только-только освобождается от схоластики, встаёт на фундамент факта, наблюдения и опыта…
– А он вместо того, чтобы вырубать в скале ступеньку за ступенькой, взлетает на её вершину и зовёт: смотрите, как далеко видно отсюда, – вставила Анна.
– А он не дал ни одного доказательного, положительного результата, зато с убийственной точностью видит слабые места чужих идей и теорий. Это гений разрушения.
«Вот она, твоя Эльза», – с некоторым сочувствием подумала Анна.
– Мне кажется, Вы пристрастны, – вслух сказала она. – Пусть он думает в неверном направлении – почему Вас это так раздражает, точно он ослушался Вас в выборе пути?
– Он не изучает мир, а придумывает его; сам образ его мышления, схоластический, умозрительный, склонный к мистицизму, пагубен для Теллурийского социума, – отрезал Юлий.
– Да, – ласково поддержала Анна. – Очень обидно, что Ваш подопечный не оправдал Ваших надежд и ответил неблагодарностью на Ваши благодеяния. Для Вас, после всего, что Вы для него сделали, его поведение граничит с предательством.
– Если хотите, да!
– Совершенно естественно было ответить ему тем же.
– Что-что?! Я его предал?!
– Вы бросили его. Я думаю, он достаточно умён, чтобы понять, куда и почему Вы исчезли. А у него ведь больше не было близких?
Ильегорский остановился и какое-то время молча созерцал женщину. Потом усмехнулся:
– Неплохой психологический экзерсис! Но Вы строите на песке, ибо, как и все мы, судите по себе. Для Вас цель и смысл отношений – быть рядом с тем, кому Вы нужны. Вы, а не Вам, заметьте! Ванору не нужен никто – как, впрочем, и Вам. Люди интересны ему только как объекты наблюдений – как, впрочем, и Вам. Иронично-бездушный, снисходительно-безразличный, доброжелательно-беспощадный разум – вот его суть, как, впрочем, и Ваша! Человек, который в четырнадцать земных лет расправился с учителем математики…
– Как – расправился?…
– Как только я привёз его в Эрмедор. Да, Этеллио был невеждой, тугодумом и фанатиком, но он был учителем Антонио! А мальчишка подсунул ему лист Мёбиуса, и через три дня бедняга сошёл с ума. Близкие? Любовь? Привязанность? Почитайте его детские стихи о любви!
Ильегорский рывком отодвинул дверь, уже за порогом обернулся и бросил напоследок:
– И Вы не оригинальны, Анна Гедеоновна. Всё, что Вы мне тут наговорили, я уже слышал от него четыре земных года тому назад.
_ _ _
Великий магистр смыл с лица и рук грязь битвы и поспешил в шатёр командора Итернонского. Над командором хлопотал молодой хирург, незнакомый магистру.
– Что это? – резко спросил Ильегорский, заметив котелок на маленькой жаровне.
Хирург низко склонился перед ним.
– Бузинное масло, святой отец.
– Я запретил заливать раны кипящим маслом!
– Непревзойдённый Скуаро учит, что раны, нанесённые железом, отравлены, и обезвреживать их надлежит…
– Вон, – сквозь зубы приказал магистр.
Он нагнулся над развороченным бедром командора. Ванор лежал неподвижно, отвернувшись к стене. Казалось, он был без сознания. Но, когда Ильегорский вытянул ладони над раной, Ванор чуть слышно произнёс:
– Оставьте, отец. Бой и так утомил Вас.
– Греховная чистоплотность! Если бы я, не умываясь, сразу пришёл сюда, я бы успел остановить этого тупицу.
– Всё равно нога ни к чёрту.
– Сейчас станет легче, – сказал Ильегорский, морщась от его боли.
– Амаро анэм Ареньолос… – шептал Ванор. Ильегорскому показалось, что он бредит – бредит стихами. – Горька судьба Ареньолы… Словно скала меж пустыней и морем, она спасает айюншиан и джаннаитов от взаимного истребления, принимая удары с обеих сторон… Равновесие… Равновесие врагов наших с севера и юга, с запада и востока… Равновесие сеньоров, раздирающих землю на клочки аллодов, и короля, что стремится сделать всю страну сиденьем своего трона… Равновесие ересиархов с резнёй и епископов с кострами…