Пропела раковина, призывая на вечернюю литургию, и Анна, честно играя роль святой, отправилась в церковь.
Он был там – она не заметила, когда он вернулся, – в рыжем чаду факелов, среди алых фресок, золочёных колонн и нефритовых статуй, коленопреклонённый, как все. Литургия завершилась, монахи тихо растаяли, а Ванор всё стоял на коленях, касаясь пальцами лба, в пустом мерцающем храме. Анна отступила в тень между колоннами: даже её тронул этот молитвенный экстаз.
Наконец, Ванор шевельнулся. Извлёк из-под плаща бумагу и грифель и принялся быстро писать, разложив листы на полу. Анна, сгорая от любопытства, на цыпочках подошла ближе, вытянула шею. Она ничего не поняла в покрывающей бумагу вязи, кроме цифр и знаков «равно», «плюс» и «минус»: почти все обозначения он, скорее всего, придумал сам. А необычное расположение символов сильно походило на матрицы.
Он поднял голову. Анна отступила, увидев его слепое, до ледяной ярости сосредоточенное лицо.
– Нет-нет. Я ухожу. Простите, мессир.
– Вы моё чудо, Анна, – пробормотал он и снова уткнулся в записи.
«В конце концов, он мне ничего не обещал, – объясняла она сама себе, поднимаясь в южную башню и кивая на поклоны монахов. – Он мне даже хороших слов не говорил. А я ему – обещала. Вот так штука; выходит, я сама поставила себе капкан и сама, как распоследняя…».
На её кровати лежал роскошный бархатный плащ, подбитый и отороченный куньим мехом. На столе – ноты Фенелоновых «Рождественских кантов» и серьги – вместо тех, что остались на память королевским гвардейцам. Платиновые серьги с шерлами-кабошонами, точно к её перстню. Анна надела их, зарылась лицом в кунью опушку плаща и разревелась.
_ _ _
– Из Паленои?…
– Прибыли.
– Оружейник?
– В расчёте.
– Мерубибх?
– Уехал.
– Сиора?
– Весь день провела здесь, играла Фенелона и читала Ваши книги. Ужин, святой отец?
– Нет, мне ничего не нужно. Ступайте, Ольвин.
Великий магистр постоял несколько минут, прислонившись к двери и закрыв глаза. Дёрнул застёжку плаща. Снял пояс, разогнул меч и тоже уронил. Переступил через всё это и, стиснув зубы, доковылял до кресла – благодарение Богу, наконец-то можно не следить за походкой.
Ему снилось, что в келью просочилась хаисса – искристая змея, лесной дух, порождённый полярным сиянием и утренним туманом. Её прикосновения, вопреки легендам, были мягкими и тёплыми. Она стянула с него сапоги, пододвинула под ноги горячий, завёрнутый в мех камень-грелку, сняла цепь с колесом, расстегнула куртку. Потом внезапно исчезла боль. Магистр заставил себя проснуться.
Не дыша, он смотрел на её склонённый пушистый затылок, на маленькие растопыренные ладошки, – она водила ими над его коленом и бедром. По комнате плыл запах глинтвейна.
Анна поднялась и молча подала ему кубок.
– Вы бесшумны, как зеленоглазый призрак, – сказал он, грея о кубок руки. – Мне легче принять эту версию, чем поверить, что Вы реальны и живёте здесь, в Эрмедоре.
– У Вас такой измученный вид, словно Вы были вынуждены присутствовать при казни, – отозвалась она, глядя на него встревоженно и вопрошающе.
– Странное сравнение. Никому, кроме Вас и Ваших… родственников оно не пришло бы в голову. Вы угадали. Я только что с площади Фьяммари.
– Налить ещё?
– Нет. Благодарю.
– Может, съедите что-нибудь?
– Нет, меня тошнит.
Анна забрала у него кубок.
– Почему Вы не любопытствуете, за что и как покарали преступника? – спросил Ванор. – Что, если казнь была справедливой?
– При чём справедливость к кровавым зрелищам? – ошарашенно проговорила она. – Меня волнует другое: Ваша обострённая реакция. Вы должны быть привычны к виду смерти.
– Конечно, ведь я воин, – с еле уловимой досадой ответил Ванор. – А золотарь, Вы полагаете, привычен к запаху? Просто кто-то должен убирать грязь.
Он помолчал, колеблясь. Анна молча ждала. Казалось, их заворожил розовый полусвет зимней ночи, скользящие по сводчатому потолку лучи закатного солнца. Магистр встал и отошёл к окну.
– В первый раз я видел казнь, когда мне было двенадцать28 лет. Казнь моего отца.
Анна, в упор глядя на него, опустилась на колени – как женщина былых времён, времён истинного благородства и вежества, готовая выслушать из уст мужчины известие, сокрушающее душу.
– Боже милосердный, как я люблю Вас! – вырвалось у него.
– За что его казнили? – прошелестела она.
– «Мы, Гвидо, по титулу святой Инес, именуемый Дзиорро, кардинал Краминтеса; Верониус, по титулу святого Фаронсо, именуемый Беринхерос, кардинал Гании; Заккия, по титулу святого Огаста, именуемый Солер, архиепископ Эстуэро, по милосердию Божию от священного престола Всемирной Церкви поставленные следователями и судьями против еретической злобы в айюншианском мире, рассмотрели дело Маргрина Ванора, сына Рэдрика, из Альтрена, сорока семи29 лет».
Ванор читал наизусть, уставясь в пространство.
– «На тебя, Маргрин Ванор, было в 1997 году от Откровения, месяца оломбра шестого дня, донесено этому священному судилищу, что ты в течение трёх лет укрываешь в своём родовом замке Альтрен еретика Эронимо Сколу; а также, что ты за истинное почитаешь ложное учение упомянутого Сколы, а именно, что солнце неподвижно, земная же твердь шарообразна и движется вокруг него и к тому же суточно вращается; а также, что ты имел у себя книги боговдохновенного Канона, и читал это священное писание, и богохульно перелагал его с сурийского на мирской ареньольский язык. Вследствие этого священный трибунал пожелал противодействовать непристойностям и вреду, отсюда проистекающим в ущерб святой вере, и по повелению во-святых святого отца, понтифика Кортегиута, и сира Алонзо восьмого, государя Ареньолы, теологи-квалификаторы установили следующее. Согласно партидам сира Сантио первого, часть вторая, титул двадцать седьмой, никакой айюншианин не должен давать приюта еретикам; и кто приютит их, тем самым обманывает Церковь и короля, и даёт еретикам возможность творить свои дурные дела. Знатный человек, сеньор земли или замка, давший приют еретику, теряет право на владение землёй и замком и родовое имя, и всё, что он имеет, отходит королю, а самого его надлежит предать церковному суду, дабы испытать его стойкость в вере. Далее, решением Эстуэрского собора 1625 года запрещено мирянам владеть книгами Канона, и никто не должен читать Канон без ведома и дозволения его духовного пастыря. Чтение боговдохновенных текстов, переведённых на мирской язык, следует квалифицировать как ересь первого рода, то есть расхождение в вере с догматами подлинной веры, которую Церковь повелевает исповедовать и блюсти. Тот же, кто сам переводит священные строки Канона, виновен в ереси второго рода, то есть в закоренелом безбожии и отрицании самой веры. Далее, положение, что Теллур не центр мира, не неподвижен – нелепо, ложно по философии и еретично, ибо прямо противно истинному смыслу и авторитету священного писания, и ересь эту следует квалифицировать как ересь второго рода. А так как казалось нам, что ты не высказываешь всю истину относительно побуждений твоих, то мы нашли необходимым прибегнуть к строгому испытанию…».
Анна дрогнула, и Великий магистр умолк.
– А где были Вы в это время? – спросила она.
– Я был с ним до конца.
– И в камере пыток?…
– Продолжать?
– Да.
– Я прочту конец. «Рассмотрев и обсудив все стороны твоего дела, пришли мы относительно тебя к нижеописанному окончательному приговору. Призвав святейшие имена Господа, этим окончательным приговором, по совещании с консультантами нашими относительно показаний, представленных на судоговорении, мы, Гвидо Дзиорро, прокурор этого священного трибунала, объявляем тебя, Маргрин Ванор Альтренский, вследствие обнаружившегося на суде, уличённым в ереси второго рода и упорствующим в заблуждениях. И, следовательно, ты подлежишь наказанию, кое установлено против нарушителей такого рода, и передаёшься отныне светскому суду для свершения над тобою акта веры и очищения твоей заблудшей души. Имущество же твоё, земли, крестьяне, дома, родовой замок Альтрен и незаконнорождённый сын Антонио, буде он останется жив, поступают в казну сира Алонзо восьмого, государя Ареньолы. Да свершится воля Божия, во имя Горта-Вседержителя, и Даис Аннаис, и Элия Айюнши. Фарах».