Он подал ей руку. Анна медленно поднялась, и они долго стояли молча, держась за руки, как дети – в призрачно-розовом ночном безмолвии.
– Простите, – Ванор невесомо коснулся пальцами её волос. – Простите меня. Я понимаю, Вам здесь невесело. Но я уже не смог бы жить, если бы Вас не было рядом. Это мучительно, это рабство…
Он отступил к стене, поднял гобелен, пропустил Анну в её комнату и, стоя на пороге, спросил:
– Какой подарок Вы хотите к Рождеству?
– Я хочу, чтобы Вам никогда больше не пришлось участвовать в битвах.
– Это невозможно. Доброй ночи.
Анна, похолодев, набрала полную грудь воздуха, как перед прыжком в ледяную воду, и выдохнула:
– Антонио…
И он понял.
Мир сколлапсировал вокруг них. Они проникали друг в друга, сливаясь, срастаясь, узнавая друг друга каждой клеткой тела и каждым вздохом души, они становились друг другом, они вернулись к себе, вернулись, разлучённые целую вечность, вернулись к счастью до боли, до смерти, они пришли к концу пути, умирая и рождаясь друг в друге.
– Аннион, у Вас солёные слёзы… Как у человека.
– Коханий мій, сивоокий…
– Что?
– Мы с Вами одной крови – Вы и я.
– Может ли быть иначе? Ведь мы с Вами живём в одной Вселенной. Глядя на звёзды, мы всегда смотрели друг на друга.
Он вдруг насторожился и сел, глядя на её илой. Она не сразу поняла, что копошится в складках. Достала из-под илоя серый шарик. Он был уже не шариком; он пульсировал, покрывался впадинами, перетяжками, буграми, прорастая быстро густеющим зеленовато-серым пухом.
– Кто это? – изумлённо спросил Антонио.
– Лаатти. Это существо – собака, больше, чем собака, для жителей планеты Сегедж. Один из них был мне другом и на прощание подарил её.
– Она рождается?
– Да.
Склонив головы, соприкасаясь висками, они смотрели на существо, постепенно обретающее отчётливые формы. И вот лаатти открыла чёрные круглые глаза, взглянула на Анну и тоненько мяукнула. На ладони женщины, ухватившись передними лапами за её палец и беспомощно распустив крылья, лежал филиор – геральдический зверь с телом мангусты, мордой хорька, ушами кота, лапами лемура, хвостом белки и крыльями нетопыря.
Антонио присвистнул, точно мальчишка.
– Значит, они живут на планете Сегедж? Что ж, если не я, то мой герб отныне будет с Вами.
«Они живут в моей душе», – хотела сказать Анна. И не сказала, потому что в дверь постучали, и резкий голос позвал:
– Святой отец, пора! Армия короля через час будет у стен Гедальи.
Анна, держась за шею, смотрела, как он одевается. Подобрала и подала ему пояс с мечом. Ванор обвил ракурай вокруг талии, бережно взял женщину за плечи. Она вспомнила – телом, не разумом – древний жест-оберег, перекрестила его и пробормотала:
– Да сохранят Вас силы земные и небесные.
– Вы можете обещать, что не выйдете из Эрмедора?
– Нет.
– Тогда воспользуйтесь тайным ходом из Вашей спальни. И всё же постарайтесь не выходить.
– Хорошо.
– Леддериес, моё звёздное чудо, моя жена перед Господом.
Она постояла у окна, глядя, как эрмедориты выезжают из ворот замка, и вызвала Артура.
– У моего фона малая дальность. Вы не могли бы вызвать бот?
– Да. Ждите, – коротко ответил мэр.
– Не за мной. За ним. Его убьют.
– Не сходите с ума, Анна!
– Тогда я иду к нему. Если хотят, пусть забирают нас вместе.
_ _ _
– Победа!
– Победа!
– Слава вольной Гедалье!
– Слава рыцарям Аннаис!
Город вопил тысячами глоток, ликующие улицы неслись вскачь, все окна и двери были распахнуты, из подвалов выкатывали бочки с вином, и весёлое рыжее солнце плясало в небе, рассыпая сверкающие радостью блики.
– К ратуше, брат? – жмурясь от солнца и неудержимо улыбаясь, спросил командор Легиадонский.
Великий магистр, сняв плащ и кольчугу, разбил лёд в бадье, глотнул обжигающей воды, плеснул в лицо и помотал головой.
– Идите, брат. Я встречу сиору Анну.
– Разве она не осталась в Эрмедоре?
– Она здесь.
Магистр поднял иссеченный в клочья плащ, с усмешкой отбросил. Да ему и не было холодно. Анна совсем близко – он слышал её душу, она проталкивалась к нему сквозь заполонившую улицы толпу, и он шёл точно к ней. И вскоре, спустившись к площади Сьетэскино, увидел маленькую кругленькую фигурку, с ловкостью змеи лавирующую среди прохожих, в устье Ивовой улицы. В то же мгновение Анна подняла голову, почувствовав его взгляд, и улыбнулась ему поверх голов. Ванор повернул к ней. Но арбалетная стрела, пущенная с десяти шагов и проткнувшая его насквозь, бросила его лёгкое тело на угол дома.
Вокруг него сразу образовалась пустота, окружённая плотной стеной людей. Ванор, вцепившись в швы между кирпичами, тщетно пытался вдохнуть.
– Говорил же я, тино Баддинар, что железо его не возьмёт, – прошелестело в толпе.
– Он и впрямь дьявол!… Ведь я целил точно в сердце…
Ему мучительно не хотелось падать, но мышцы слабели, и Ванор, обдирая пальцы, сползал по стене. Но упал не на снег – на руки Анны.
Она опустилась под его тяжестью на колени, сипло проговорила:
– Я не заметила, кто.
Он стёр рукавом сорочки розовую пену с губ.
– И пришли… жители Адореса30…
Она прижала ладонь к его спине, там, где под левой лопаткой мерными толчками вздрагивало оперение стрелы. Ванору стало легче дышать.
– Уходите, – глотая кровь, сказал он. – Скорее… Как только я умру, они… убьют Вас… Идите к Лориосу…
– Сейчас придёт бот, – сказала Анна; последнего слова он не понял. – Я одна ничего не могу сделать; потерпите, дождитесь…
Он дёрнул рубашку на груди, рядом с наконечником стрелы. Анна взяла его за руку, и он судорожно стиснул её кисть.
– Уходите, мне не… больно… и не страшно… жаль, что… там ничего… нет, и мы… больше не… встретимся…
– Я люблю Тебя, – сдавленно выговорила она.
Он улыбнулся и качнул головой.
– Потому что я… умираю.
– Ты не умрёшь, – сказала она, глядя в пустое небо.
– Я уже не вижу Тебя.
– Я с Тобой.
– И не слышу. Аннион…
Под его пальцами у неё хрустнула кость. Боли она не почувствовала. Его глаза всё так же смотрели на неё сквозными ранами зрачков. Его губы были горячими и солёными от крови – артериальной, алой, как у человека. Но это был уже не он – вместо мощного, гордого, горького, чистого аккорда «Денеб – снег – барс – тальник» Анна ощутила лишь угасающие хаотичные излучения последних живых клеток.
– Проклятье, – сказала она. – Проклятье Гедалье, и роду её, и потомству её рода; падёт на неё бедствие – вечный позор, и вечная боль Его ран, и ненасытимые муки совести, и разлучатся пары, и жена откажется от мужа, и сестра отвернётся от брата, и дети отрекутся от отцов, и кто скажет: «гедальинец» – скажет: «предатель».
Толпа оцепенела. Послышался тихий женский вой. Над площадью линзой струящегося воздуха завис бот. Но Анне было не до них, потому что Фрэй Антонио Ванор Альтренский по-прежнему – хотя и не так крепко, как раньше, – держал её за руку.