Я м а л у т д и н о в. Я не был политруком.
Р у н г е (стукнув кулаком по столу). Врешь! Ты дезертир! Ты дезертировал из Туркестанского легиона! Сообщники?
Я м а л у т д и н о в. Я ни с кем… У меня нет никаких сообщников.
Р у н г е. Ты разоблачен! Ты лазутчик, засланный сюда фронтовым «Смершем» для подпольной работы!
Я м а л у т д и н о в. Нет-нет, я попал в плен под Киевом. Сначала в окружение, а потом в плен. И я никогда не был политруком! Я сапер. А из Туркестанского легиона я не дезертировал. Там был групповой побег. Я не мог не бежать. Меня бы убили. Этот факт можно проверить.
Р у н г е. Сесть! На корточки!
Вздрогнув, Ямалутдинов мгновенно садится на корточки.
Встать!.. Сесть! Встать! (После долгой паузы, изучающе глядя на Ямалутдинова.) Неплохая реакция. Почему же, так реагируя на окружающее, ты, Ямалутдинов, не чувствуешь, что смерть совсем рядом, а?
Я м а л у т д и н о в (обреченно). Воля ваша.
Р у н г е. Ах, тварь! Ганс! (Появившемуся фельдфебелю.) Завязать глаза! В угол! В последний раз спрашиваю, был ты политруком?
Я м а л у т д и н о в. Нет.
Звучит выстрел. Ямалутдинов вздрагивает, вжимается в стену, словно уменьшаясь в размерах.
Р у н г е. Это пристрелка. В обойме несколько пуль. И только последняя будет твоей. Весь вопрос, сколько пуль? И какая последняя?
Звучит второй выстрел. Вбегает Х е л л е.
Х е л л е. Что за стрельба? Ты что, Макс?
Р у н г е. Ненавижу лжецов! Этот ублюдок отказывается от себя же самого, каким он был раньше. Он был политруком. (Фельдфебелю.) Лопату! Живо лопату!
Ф е л ь д ф е б е л ь. Лопату?
Р у н г е. Ну? Кому говорят!
Х е л л е. Зачем лопату?
На пороге — ф е л ь д ф е б е л ь с лопатой.
Р у н г е. Не мог выбрать хуже, осел! Этой лопатой он будет копать себе могилу целую вечность! Выведи его! Пусть копает яму. В полный рост!
Ф е л ь д ф е б е л ь. Как обычно. Понял!
Р у н г е (Ямалутдинову). Я тебя там солдатиком поставлю! Там у меня взвод таких солдатиков в земле стоит!
Х е л л е. Ну, подожди, подожди, Макс. (Ямалутдинову.) Был ты политруком?
Я м а л у т д и н о в. Нет, не был.
Х е л л е. Нет. Я тебе верю. Ты еще очень молод и хотя бы поэтому политруком не был. Но раз у моего коллеги есть какие-то сведения, лучше сознаться.
Ямалутдинов молчит.
И все-таки, Макс, он мне симпатичен. Я по глазам его чувствую — подвижен, общителен. Вы общительны? Я не ошибся?
Я м а л у т д и н о в. Нет.
Х е л л е. Легко вступаете в контакт? Сравнительно быстро переживаете неудачи? Есть стремление к частой смене впечатлений, не так ли?
Я м а л у т д и н о в. Не знаю. (С надеждой.) Наверное.
Р у н г е. Он лжец от природы, а лжецов я расстреливаю.
Х е л л е. Я не думаю, Макс. Лгать такому человеку, как он, трудно. Нужно лавировать между правдой, которую нельзя говорить, правдой, которую можно говорить, и ложью, которой надо заменять утаиваемую правду. Это большое искусство. А наш друг молод. Он еще не научился. (Глядя в персональ-карту.) Так ваш отец — мулла? Он жив?
Я м а л у т д и н о в. Его… замучили большевики.
Х е л л е. Я же говорю, он не лжец. Он конъюнктурщик. Ловит момент, старается использовать обстановку… Для первого раза, Ямалутдинов, я делаю вам замечание.
Я м а л у т д и н о в. Да, это неправда. Отец умер сам. У него был отек легких.
Х е л л е. Мне он нравится, Макс.
Р у н г е. Такого барахла в лагере с излишком. Я найду лучше.
Х е л л е. Нет, нет, я чувствую, что именно он подойдет для намеченной операции. (Фельдфебелю.) Ганс, милый, принеси-ка чашечку кофе.
Я м а л у т д и н о в. Если можно, я бы закурил?
Х е л л е. Можно. Ганс!
Р у н г е (поднимается). Ладно, как хочешь! Дело твое. (Уходя.) Проще пристрелить, чем тратить на него продукты. У меня дела.
С подносом в руках — ф е л ь д ф е б е л ь.
Х е л л е. Ганс, угости нашего друга сигаретой… Прошу вас. Вы должны извинить Рунге. Полмесяца назад потерял под бомбежкой семью. Естественно, нервы не выдерживают. Вы комсомолец, Ямалутдинов?
Я м а л у т д и н о в. Да. (Фельдфебелю.) Спасибо. (Снова Хелле.) Был.