Р у н г е. Меня настораживает, не знаю почему, Баттал. На первом допросе он кочевряжился, кочевряжится и сейчас. И в то же время у меня ощущение, что он заговорит… Я бил его по почкам, чтобы не оставлять внешних следов.
Х е л л е. Что, думаете, подсадная утка?
Р у н г е. Надо немедленно приступать к арестам.
Х е л л е. Рано, Рунге, рано. Схватим верхушку, а далеко ли копнем вглубь? Вы уверены, что у них нет еще второго подпольного комитета, который в случае провала первого…
Р у н г е. Чересчур тонко. Как бы не порвалось все.
Х е л л е. Боитесь? На душе неспокойно? Конечно, первую обойму, если они опередят нас, они разрядят сначала в меня, потом в вас. Впрочем, в вас даже в первую очередь. В вас и Ганса.
Р у н г е (криво усмехаясь). Почему же?
Х е л л е. Слава о вас вместе с криками ваших жертв разносится далеко. Вы с нашим милым Гансом, так сказать, великие мастера. Ну, а я всего лишь подмастерье, да и то в области… э-э психологии. (Смеется.) Ну хорошо. Ожоги, кровоподтеки… Все на месте?
Р у н г е. Сейчас покажу.
Вводят Х и с а м о в а. Он обезображен, в рваной одежде. Ф е л ь д ф е б е л ь в угрюмом молчании наносит еще один штрих — разрывает на спине рубаху, обнажая покрытое ссадинами и ожогами тело.
Х е л л е (приглядываясь к Хисамову). Ничего.
Р у н г е. Я бы пустил еще кровь. Пусть будет и настоящая кровь.
Х е л л е. Ганс!
Ф е л ь д ф е б е л ь. Есть.
Х и с а м о в. Зачем кровь? И так на себя не похож.
Х е л л е. Ганс все сделает аккуратно.
Х и с а м о в. Но скажите, чтобы не увлекался!
Х е л л е. Ганс, не увлекайся.
Хисамов и фельдфебель выходят.
Включите запись, Рунге. Надо все же послушать и звуковой фон.
Рунге уходит в другой кабинет. Через мгновенье оттуда, как удар шквала, — ругань следователя и рев, крики истязуемого на допросах человека.
Р у н г е (выглядывая). Как? Убедительно?
Х е л л е. Убавьте немного звук… Так. (Делает жест рукой.)
Становится тихо. Появляется Р у н г е.
Р у н г е. А может, подвергнуть Баттала еще раз обработке? Настоящей?
Х е л л е. Выдержать, не предав, можно всегда. Боль имеет свои границы. Ее заменяют смерть или беспамятство.
Р у н г е. Боль есть боль.
Х е л л е. Это так, но от человека, заранее готового принять все, до смерти включительно, иногда невозможно что-либо получить. Что, если Баттал — это определенный ход в игре? Так не лучше ли ответить на этот ход. Чтобы что-то узнать, есть разные средства. Не только пытающие и выпытывающие, в коих вы, Рунге, специалист, но и провоцирующие и дразнящие. А они мне тоньше щекочут нервы. (Потянувшись и сделав несколько упражнений.) Что ж, будем работать.
Рунге поднимается.
Включите запись. Дверь пусть будет полуоткрыта. Потом я закрою ее сам. И пусть введут…
Снова звучит запись истязания человека, рвет нервы крик Хисамова — полуживотный, получеловеческий, его перебивает ругань Рунге, и опять вопль, рев, стоны, крики: «Кто? Кто? Отвечай, кто?» — «Не знаю я ничего! Не знаю!» — «День и час восстания, отвечай! Структура организации, отвечай!» — «Нет, шкура! Покупай других!» Вводят Б а т т а л а. Ошеломленный криком, знакомым голосом, он застывает на пороге. Стремительно вылетает из своего кабинета Р у н г е.
Р у н г е (обернувшись, с хорошо разыгранной яростью). Тащи его в камеру, Ганс! На лед! На гвозди!
Ф е л ь д ф е б е л ь выволакивает Х и с а м о в а — ноги его ползут, — с силой швыряет на пол. Хисамов в крови.
Ф е л ь д ф е б е л ь (пиная). Вставай, свинья!
Х и с а м о в (шатаясь, поднимается). Не того выбрали, гады! Не из того я материала, что вам нужен… Ничего вы из меня не выжмете.
Р у н г е. Посмотрим, что потом запоешь. Один электрод я посажу тебе на живот, другой суну в ягодицы, а фокусом лучей буду поджаривать… знаешь что? Когда поджаривается эта яичница, у людей, даже совсем лишенных слуха, прорезается голос.