- Продик! Ведь Симонид - твой земляк; ты обязан помогать ему. Я, кажется, призываю тебя так, как, по словам Гомера, Скамандр, теснимый Ахиллом, призывал Симоэнта, говоря:
Брат мой, воздвигнися! Мужа сего совокупно с тобою Мощь обуздаем.
Вот и я тебя призываю, дабы Протагор не разнес нам Симонида. Чтобы вызволить Симонида, требуется твое уменье, посредством которого ты различаешь слова "хотеть" и "желать" (что не одно и то же) и которое помогло тебе сегодня сказать так много прекрасного. А теперь посмотри, не кажется ли тебе то же, что и мне. Я ведь не думаю, чтобы Симонид противоречил сам себе. Ты, Продик, выскажи сперва свое мнение вот о чем: считаешь ли ты, что "стать" и "быть" - одно и то же, или это не одно и то же?
- Клянусь Зевсом, не одно и то же, - сказал Продик.
- Не выразил ли в первых стихах сам Симонид мнение, что трудно человеку поистине стать хорошим?
- Ты прав, - сказал Продик. А Питтака он порицает не за такое же высказывание, как думает Протагор, а за другое. Ведь Питтак сказал, что трудно не "стать добрым", а "быть" им, а это, Протагор, не одно и то же, как подтверждает и Продик. Поскольку "быть" и "стать" не одно в то же, Симонид не противоречит сам себе. И может быть, Продик сказал бы - и вместе с ним многие другие, - что, согласно Гесиоду, хотя и трудно стать хорошим,
Ведь добродетель от нас отделили бессмертные боги Тягостным потом,
но, если кто достигнет вершины, Легкой и ровною станет дорога, тяжкая прежде, дорога приобретения добродетели.
Продик, выслушав это, похвалил меня, Протагор же сказал:
- В твоей поправке, Сократ, еще больше погрешностей, чем в том, что ты хочешь ею исправить.
- Плохо, как видно, мое дело, Протагор, и я - как потешный лекарь: врачуя, только усугубляю болезнь.
- Да, так оно и есть.
- Но почему же, однако?
- Велико было бы невежество поэта, если бы он объявил таким пустяком приобретение добродетели - дело самое трудное, как признается всеми людьми. А я сказал:
Клянусь Зевсом, кстати случился Продик при наших рассуждениях. Мудрость Продика, Протагор, есть, пожалуй, нечто издревле божественное, пошла ли она от Симонида или от еще более древних времен. А ты, опытный во многом другом, в ней оказываешься неопытным, не то что я, у меня именно в ней есть опыт, так как я ученик вот этого Продика . Мне кажется, ты сейчас не понимаешь, что слово "трудно" Симонид, возможно, берет не в том значении, в каком берешь его ты. Это вроде того, как по поводу слова "страшный" тот же самый Продик делает мне внушение всякий раз, когда я, хваля тебя (или кого другого), говорю, например: "Протагор - человек страшно мудрый". Тут Продик спрашивает меня обычно, не стыдно ли мне называть хорошее страшным. Потому что страшное, говорит он, это дурное. Никто ведь не говорит: "страшное богатство", "страшное перемирие", "страшное здоровье", но говорят о страшной болезни, войне, бедности, так как страшное - это зло. Так вот, может быть, и под словом "трудно" кеосцы и Симонид тоже подразумевают либо зло, либо что-нибудь другое, тебе непонятное. Поэтому спросим Продика - ведь о языке Симонида надо спрашивать именно его: что же разумел Симонид под "трудным", Продик?
- Зло.
- За это, Продик, и порицает Симонид Питтака, который сказал, что "трудно быть добрым". Это все равно как услышать от Питтака, что "дурно быть добрым".
- А что же еще, - сказал Продик, - как не это, разумел, по-твоему, Симонид, браня Питтака? Тот не умел правильно различать слова, как лесбосец, воспитанный на варварском наречии.
- Слышишь, Протагор, что говорит Продик: можешь ты что-нибудь на это возразить?
- Ну, это далеко не так, Продик, - сказал Протагор, - я отлично знаю, что Симонид трудным называл, как и все мы, не дурное, а то, что не легко и дается лишь после больших усилий.
- Да ведь и я думаю, Протагор, что Симонид так понимает, да и Продику это известно; он шутит и, по-видимому, хочет убедиться, способен ли ты отстоять свое мнение. А что Симонид не считает "трудное" "дурным", тому сильное доказательство в изречении, которое прямо затем следует: ведь он говорит, что Богу лишь одному дан этот дар.
А ведь если бы он считал, что "дурно быть хорошим", то не стал бы говорить, что одному лишь богу это дано, не стал бы ему одному уделять этот дар; тогда Продику пришлось бы признать, что Симонид какой-то наглец, а вовсе не кеосец. Но каков, по-моему, смысл этой песни Симонида, я охотно тебе скажу, если ты хочешь проверить, хорошо ли я, как ты выражаешься, разбираюсь в поэзии. А хочешь, я, наоборот, послушаю тебя.
Протагор на эти мои слова молвил:
- Пожалуйста, скажи, Сократ, сам.
Продик и Гиппий тоже очень настаивали, да и все остальные.
- Так я попытаюсь, - сказал я, - изложить вам мое понимание этой песни. Раньше и больше всего философия у эллинов была распространена на Крите и в Лакедемоне, и самое большое на Земле число софистов было там же; но критяне и лаконцы подобно тем софистам, о которых говорил Протагор, отрицают это и делают вид, будто они невежественны, чтобы не обнаружилось, что они превосходят мудростью всех эллинов; они хотят, чтобы их считали самыми лучшими воинами и мужественными людьми, думая, что, если узнают, в чем именно их превосходство, все станут упражняться в том же, то есть в мудрости. Теперь же, скрывши настоящее, они обманули тех, кто подражает лаконцам в других государствах, уродуя подобно им с уши, обматывая руки ремнями, усердствуя в гимнастике и нося короткие плащи, как будто именно благодаря этому лаконцы властвуют над эллинами. А когда лаконцам надоедает тайно общаться со своими софистами и они хотят это делать открыто, они изгоняют чужеземцев - как подражающих им, так и всех остальных - и тогда свободно общаются с софистами втайне от чужих. Они, как и критяне, не позволяют своим юношам отправляться в другие земли, чтобы те не разучились тому, чему они учат их сами. И в этих двух государствах не только мужчины гордятся воспитанием, но и женщины.