Выбрать главу

Прежде всего мы имеем в виду конструктивную универсальность генного кода, которая позволяет информационной системе, возникшей на ранней стадии эволюции, в основе своей одноклеточной, впоследствии обнаружить пластичность, соответствующую требованиям строительства согласно всей совокупности известных нам многоклеточных растительных и животных форм. Подобная функциональная избыточность озадачивает, поскольку сформировалась за сотни миллионов лет до эпохи ее фактического – эволюционного – использования. Тогда как генный код с его «лексикографией» и синтаксисом был первоначально – очень длительное время, кто знает, не порядка ли миллиарда лет – информационным инструментом создания организмов со степенью сложности амебы, после чего позднее оказался способным воспроизводить организмы, равных по сложности насекомым или позвоночным. Априори скорее можно было бы ожидать значительно более раннего истощения комбинаторского потенциала, его погрязания в экране форм не слишком отдаленных от тех, которые на старте совершили открытие дезоксирибонуклеинового кода. Мы не можем объяснить универсальности, проявившейся так рано, иначе как только признанием, что между генным кодом и языком возникает глубокое не случайное сходство, иными словами, и там, и тут речь идет об информационных системах, принципиально открытых, о теоретико-множественной характеристике, о примерно одинаковом количестве степеней свободы, причем природа этого родства кажется независимой от – насколько же разных! – субстратов как носителей информации. Из этого бы следовало, что как генезис кода ДНК, так и этнический язык представляют собой два разных частных случая, представляющих эволюцию динамических информационных структур. Мнение, что якобы код наследственности был формой языка, еще, собственно, не стало общепринятым, и даже, говоря именно так, большинство ученых высказывается как бы метафорически. Однако мне не кажется, чтобы речь шла только о метафоре, и именно структурно-лингвистические исследования позволят нам, быть может, наконец понять, какие главенствующие законы управляют возникновением всех возможных (а не только этнических) языков. И только таким образом достигнутый уровень понимания вещей устранит наше восхищение перед хромосомным явлением, которое займет свое естественное место в общей теории (информационных) систем.

В то же время о генераторе, произведшем язык наследственности, нам абсолютно ничего не известно, кроме того, что это должно было быть удивительно сложное устройство.

Элементы кода наследственности элементов никакой детальной технологии нам не напоминают, потому что мы хорошо знаем о том, что любая технология исторически оказывалась замкнутой, завершенной, как бы нерастяжимой системой, посредством чего она достигала предела своих возможностей. Тем же, что последующий прогресс оказывался возможным, мы обязаны нашей способности радикально отбросить устаревшую технологию и обратиться к радикально новой. Так, например, от технологии преобразования разных температурных потенциалов в электрическую энергию необходимо будет по истечении некоторого времени отказаться, поскольку существует предел производительности тепловых устройств, который непреодолим. Тогда переходят к ядерному производству электричества, без использования теплообменных аппаратов, или к непосредственной трансформации энергии химических связей в энергию тока. Во время такой промышленной революции огромный объем знаний, как теоретический, так и накопленный в конструкциях (например, паровых машин), попросту идет на слом. Если бы эволюция натолкнулась на подобный барьер, она бы на нем определенно застряла, поскольку тотальная реорганизация вкупе с излишками и полным отказом от определенных решений в ней невозможны; иной прогресс, кроме непрерывного, в ней реализовать нельзя (он включает в себя генные кванты и поэтому зернистый, то есть микроструктурно дискретный, но этот аспект проблемы в фенотипах вообще пропадает из-за того, что его замещает компенсационно-регулирующая работа онтогенетических буферов). Из этого следует, что эволюция технологий, особенно там, где она производит значительный переворот, скачкообразна, тогда как биологическая всегда следует из суммирования мелких изменений. Можно спорить о масштабах этих изменений, но по уровню значимости они никогда не составляли чего-то такого, что бы можно было сравнить с отказом от энергетики пара в пользу энергетики атомного ядра.