ФИЛОНУС. Ты погряз в предрассудках и устаревших представлениях, аж жалость разбирает, Гилас. Говоришь, что не знаешь, что такое сознание, а оказывается, у тебя исключительные знания в этом вопросе, и, несомненно, они происходят из неземного откровения.
ГИЛАС. О чем это ты?
ФИЛОНУС. Из твоих слов следует, что ты не считаешь, будто сознание представляет собой некое обобщение, охватывающее такие процессы, как мышление, наблюдение и т.д., но – по твоему мнению – сознание есть некая идея, некий абсолют, который только заботливо сопровождает все эти процессы, опекает их, однако к ним не сводится, и таким образом сознание – это определенное «надъявление», своего рода эпифеномен, который носится над нашими процессами наблюдения и мышления, как дух над водами. Так вот ты и оказался эпифеноменалистом, Гилас. Я неустанно повторяю тебе, что сознание – это и есть зрение, это и есть слышание, это и есть ощущение, наблюдение, воспоминание, учение, и ничего более. Ты уже сам к этому пришел, согласившись, что сознание складывается из психических процессов, как армия состоит из солдат – и тут вдруг опять мистический призрак возвращается с метафизическим румянцем на щеках, полный сил и здоровья.
ГИЛАС. Ты прав. Признаю неразумность моего высказывания. Но... но из этого, если я не ошибаюсь, следует, что ты сводишь сознание к реакциям организма (или электронного мозга) на раздражители. Таким образом ты затушевываешь различие, какое можно (а по моему мнению, должно) наблюдать между мертвой, хотя и мыслящей машиной, и живым человеком. Мое наблюдение, мои мысли – это мое сознание. Согласен. Но следует ли из этого, что наблюдательность электронного мозга, его мысли – это именно его сознание? На этом пути от человека к машине теряется внутреннее качество всех моих психических процессов.
ФИЛОНУС. Разрешение этой дилеммы можно найти только в процессе эксперимента, эмпирии. Зная внутреннее качество собственных психических процессов, ты ведь не отказываешь в этом качестве другим людям, поскольку они сконструированы так же, как и ты, из того же строительного материала. Что же касается электронного мозга, я отлично понимаю твое предубеждение, поэтому постараюсь подсказать тебе условия, при которых ты (или другой человек) мог бы сам превратиться в электронный мозг, и таким образом проверить, уничтожается в процессе этой перемены внутреннее качество психических процессов или нет.
ГИЛАС. Но ведь это абсурд, это невозможно!
ФИЛОНУС. Мы в этом убедимся, но только тогда, когда соберем достаточное число фактов и погрузимся в знания о кибернетике настолько, что сможем постулировать свой опыт, то есть признать его достоверным. А до этого времени ты вынужден будешь по-прежнему пребывать в сомнениях.
ГИЛАС. Хорошо. Ты, видимо, намерен поговорить теперь о комплексе систем, называемых сетями?
ФИЛОНУС. Да. Этот комплекс включает системы со степенью сложности равной или большой чем w. Под w я понимаю минимальную сложность, какую должна обеспечивать данная система, чтобы мы могли включить ее в комплекс.
ГИЛАС. Все ли элементы этого комплекса обладают, по-твоему, сознанием?
ФИЛОНУС. Если мы определим сознание как свойство системы, которое непосредственно обнаруживается только тогда, когда ты сам являешься этой системой, то последовательность требует признать наличие сознания у рептилий, птиц, рыб, и даже у куколок насекомых («брюшной мозг», то есть ганглий). Однако такое расширительное понятие сознания неточно.
ГИЛАС. Таким образом, твое определение развалилось?
ФИЛОНУС. Отнюдь нет. Мы только введем в него дополнительное уточнение условий в следующем виде: сознание – это свойство системы, которое проявляется только тогда, когда ты сам являешься этой системой, причем по сложности система приближается к уровню человеческого мозга. И таким образом мы разумно ограничим диапазон понятия. Что же касается мозга других животных, а также тех сетей, которые не являются мозгами живых организмов, то мы единственно только можем допустить, что в разной степени в них проявляется некое подобие человеческого сознания, и таким образом, чем выше организация данной сети, тем более «высоким», тем более «ясным» сознанием она обладает. Этот достаточно туманный и несовершенный способ словесного описания происходит от того, что мы еще не умеем измерять сознание физическими средствами. То есть мы умеем это делать в принципе, теоретически, но еще очень далеко до практической реализации идеи подобных измерений.
ГИЛАС. А как ты представляешь это «измерение сознания»?
ФИЛОНУС. Разумеется, речь идет об измерении «обратимости энтропии» системы, т.е. заключенной в ней информации, причем измерение должно учитывать не только количество информации, но и все возможные преобразования, каковым эта информация может подвергаться внутри данной сети, а также в связи с воздействием этой сети на окружение, и наоборот. Очень может быть, что способность информации к преобразованию является функцией сложности системы. И если бы это действительно так и было (а об этом свидетельствуют многочисленные данные), то мы смогли бы вывести формулы – я имею в виду математические уравнения, – которые бы однозначно представили связь между сложностью системы и уровнем сознания, которое может в ней возникнуть. В этом смысле наша коллекция представляет собой некую иерархию сетей, от простейших, которые с трудом достигают сложности w и обладают очень «тусклым» сознанием, до наиболее сложных, со сложностью wn, благодаря этому одаренных «наияснейшим», «наивысшим» сознанием. Ты понимаешь, что, если бы эта проблема была разработана с точки зрения физики и математики, то нам не пришлось бы прибегать к таким расплывчатым терминам, дающим простор для недоразумений, как «ясное», «затемненное», «низкое» или «высокое» сознание.
ГИЛАС. Постой-ка. Из твоих слов следует одна удивительная вещь. Ты говоришь, что в этой коллекции у основания иерархии находятся простые сети, а наверху – сети наиболее сложные, с «наивысшим сознанием». Однако ведь сложность можно увеличивать произвольным образом, а следовательно, и сознание могло бы в связи с этим неограниченно возрастать. Теоретически отсюда бы следовала возможность существования бесконечно сложной сети, наделенной «бесконечно высоким» сознанием. Математическая формулировка этого тезиса была бы, боюсь, равносильна математизации понятия божества, существа с «бесконечным сознанием»...
ФИЛОНУС. Это забавно – то, что ты сейчас сказал, – но в действительности все обстоит по-другому. Кроме порога минимальной сложности, существует также, насколько мы можем об этом судить, граница максимальной сложности.
ГИЛАС. А что она ограничивает?
ФИЛОНУС. Дело в том, что существует, вероятно, определенный максимум роста сознания, после превышения которого дальнейшее увеличение сложности сети будет уже демонстрировать признаки отката, регресса, дегенерации.
ГИЛАС. Как же это возможно?
ФИЛОНУС. Ну, например, так, что после превышения оптимальной сложности в сети начинается дезинтеграция функций. Отдельные ее части высвобождаются из-под общего унифицирующего влияния и проявляют тенденцию внутреннего конфликта отдельных процессов, тенденцию к автономизации, ведущую к полному распаду слишком сложной сети на ряд квазисамостоятельных единиц, поглощенных взаимным противоборством, то есть вредно влияющих друг на друга.
ГИЛАС. Не фантазия ли это в чистом виде?
ФИЛОНУС. Нет. Конечно, мы понятия не имеем о том, близок ли уже человеческий мозг к пограничному качеству, то есть достиг ли он уже оптимальной сложности или нет, но, однако, в определенных обстоятельствах он явно проявляет тенденцию к автономизации своих отдельных частей – я подчеркиваю, что в функциональном, а не материальном смысле.
ГИЛАС. Что это за проявления и почему ты подчеркиваешь их функциональность?
ФИЛОНУС. Речь идет о функциональности в том смысле, что распад процессов и связанная с ним утрата монолитности функционирования (или «личности») сети не влечет за собой некоего расщепления системы, рассматриваемой материально. Так, например, раздвоение личности может зайти у человека очень далеко, и при этом не обнаруживается никаких изменений, отмечаемых морфологически или автономно. Думается, что для определения оптимума сложности следует учесть целый ряд факторов, таких, например, как скорость передачи импульсов, увеличение «степеней свободы», являющееся производной от увеличения числа возможных, то есть предоставленных на выбор, проводящих путей, и так далее. Говоря о функциональной автономизации, обнаруживающейся в сложных сетях, мы приближаемся к границе гигантского наследия психических явлений, связанных с проявлениями так называемого подсознания.