ГИЛАС. Я тебя не понимаю.
ФИЛОНУС. Дело обстоит так: когда нам надо рассчитать путь какого-нибудь небесного тела и мы используем электронный мозг, который и производит расчеты, нам отнюдь не требуется создавать внутри этого электронного мозга модель небесного тела, равную по сложности оригиналу. Тело это состоит, ясное дело, из триллионов и квадриллионов атомов, однако мы вовсе не должны создавать математическое соответствие, единичную репрезентацию каждого из составляющих атомов этого тела, для наших целей достаточно всего лишь ввести в вычислительную машину ряд «синтетических параметров», то есть массу этого тела, его положение по отношению к другим телам, его относительную скорость и т.д. Скорости отдельных атомов, из которых состоит это тело, разумеется, отличаются от нашей средней, но эти различия не имеют никакого практического значения. Так вот, в какой-то степени аналогичный метод следовало бы применить к скоплению человеческих атомов: поскольку их однозначное представительство в электронном мозге (в связи с неизбежными осложнениями) исключено, нам придется провести предварительную селекцию параметров общественной жизни и существенными, репрезентативными, а также определяющими для динамических закономерностей совокупности признать только некоторые из них. Однако тут кроется огромная опасность. Как тебе известно, электронный мозг производит вычисления согласно определенной теории – применительно к небесным телам это будет астрономическая теория, а конкретно – теория гравитации. Если бы мы применили ньютоновскую теорию, возникли бы небольшие отклонения от реальности, которые можно было бы уменьшить, только применив лучшую теорию, каковой является эйнштейновская. Эта новая теория требует ряда параметров, которые предыдущая теория не учитывала. По отношению к обществу наблюдается очень близкая аналогия: параметры, существенные для динамики одной системы, могут быть несущественными или недостаточными для того, чтобы судить, какой будет динамика другой системы. Какие-то особые психические свойства, какие-то скрытые способности в одной системе могут не играть никакой роли. Если мы не учтем их в предварительном отборе и разработаем с помощью электронного мозга якобы «идеальную» систему, может оказаться, что в действительности она ничего общего с идеалом не имеет, поскольку в ней сосредоточиваются и проявляются такие человеческие черты, которые мы отбросим как несущественные. Таким образом, нет никакой гарантии, что наш предварительный отбор существенных параметров верен. Я даже не напоминаю о нелинейной характеристике общественных систем, серьезно затрудняющей задачу. Даже когда люди создадут электронный мозг, который социологи смогут использовать в качестве модели (от чего сегодня мы еще очень далеки), то это устройство в состоянии будет совершенно определенно давать только негативные ответы (то есть что определенная общественная система несовершенна) и никогда – позитивные (а это значит – никогда не может быть уверенности, что система, электронная модель которой действует безукоризненно, в реальности будет функционировать точно так же). Кроме того, создания даже этого упрощенного электрического устройства придется дожидаться по крайней мере целый век – в то время как единственный на сегодняшний день конкурент социалистической системы – система капиталистическая – без сомнения, пребывает в завершающей стадии своего развития, о чем свидетельствует хотя бы проблема автоматизации. Что потом? Человечество ведь ждать не может...
ГИЛАС. Я вижу, что ты прав. А как ты представляешь себе последующее развитие, начиная с сегодняшнего дня?
ФИЛОНУС. Эксперименты необходимы, как я уже сказал, при этом, подобно тому, как мы не можем закрывать глаза на потенциальную опасность развития всех наших созданий, электронный мозг ли это или ядерный реактор – точно так же мы обязаны полностью осознавать, какие ловушки могут поджидать нас на долгом и трудном пути общественных экспериментов.
Во-первых, принимая во внимание исключительную пластичность человеческой природы, ее умение приспосабливаться даже к наиболее необычным, сложным или опасным условиям жизни, общественные структуры не сразу и не без труда обнаруживают свои существенные объективные недомогания. Здесь всегда теряется граница между объективным и субъективным. В том, что в системе есть плохого, легче всего обвинить саму человеческую природу, ее недостатки и несовершенство, и для их преодоления применить ту или иную форму насилия. Вместо того чтобы приспособить систему к человеческим особенностям и потребностям, мы поступаем наоборот: человека с его характером и нуждами подгоняем под систему. Это опасность прокрустова ложа. Когда подстраивают людей под систему, а не систему под людей, то для согласования теории с практикой становится необходимым принуждение, а оно порождает ложь. Эту ложь люди осознают в разной степени – кто-то ее видит явственно, кто-то только догадывается, еще кто-то воспринимает необходимость лгать индифферентно, даже не спрашивая, не задумываясь над тем, почему так происходит. Со временем коллективное лицемерие приводит к тому, что все, выработанное в человеческом поведении под принуждением, становится автоматизмом, условностью. Притворство как маска срастается с лицом, эту маску невозможно снять, невозможно отделить от личности, потому что она становится интегральной частью человека. Так можно довести до тяжелой психической травмы.
ГИЛАС. А какую ложь ты, собственно, имеешь в виду?
ФИЛОНУС. В принципе, не существует общественной системы – во всяком случае, до сих пор не существовало, – в которой бы не присутствовала ложь в качестве элемента общественных процессов; особенно лживой бывает реальная мотивация начинаний, как индивидуальных, так и коллективных, в экономической, политической областях, во внутренней политике и в отношениях с другими государствами. Однако участие лжи в общественных процессах, наверное, нигде не достигает таких размеров, как в централизованной системе, особенно если ее создание осуществлялось с наиболее выраженной, априорной последовательностью. Любая спонтанность человеческих реакций искореняется, а вместо нее прививаются реакции организованные, то есть предписанные властью. Общественность обязана реагировать на каждое происходящее событие – и действительно реагирует подобным образом; организованными, то есть предварительно запланированными и навязанными исполнителям-участникам, становятся даже такие формы коллективного поведения, какие в прежней общественной системе были проявлением абсолютной спонтанности (например, уличные манифестации); в этой ситуации общественное мнение, превратившись в эхо, в безусловно пассивное отражение действий и оценок властей, становится чистой формальностью. Знакомство с механикой подобных явлений производит на человека, который внезапно оказался в подобном обществе, впечатление, что он принимает участие в отрежиссированном представлении, и этот человек постоянно ждет, что актеры наконец снимут маски и перестанут играть – а они играть не перестают... Отдельные акции организованных коллективных псевдоспонтанных действий, представляющих собой дальнейшую последовательность универсалистского вмешательства властей во все сферы жизни, со временем создают своего рода идеальный образец гражданина, который имеет такое же отношение к реальным людям, как изображения размещенных на манер восковых фигур на свадебных фотографиях в витринах провинциальных фотографов к прохожим, идущим мимо этих витрин, – или как обычное человеческое поведение к нормам, представленным в руководстве по savoir-vivre[25]. Происходит, во-первых, утрата индивидуальных возможностей реагирования, а во-вторых, втискивание личности в тесный корсет идущих извне указаний не только для совершения действий, но даже и для притворной демонстрации ряда эмоциональных состояний.
Возникает парадоксальная и нигде прежде не известная ситуация, в которой искренняя непосредственность индивидуальной реакции, даже если она совпадает с типом реакции, утвержденным властями, подозрительна и «плохо смотрится» только потому, что является подлинной. Ведь если кто-то хотя бы раз выступил публично под воздействием внутреннего, а не внешнего побуждения, то он может это сделать снова, на этот раз уже, возможно, и вопреки намерениям властей, и поэтому он для системы коллективного притворства потенциально опасен.
Общественная жизнь, которая в таких условиях превращается в не имеющее завершения, вечное театральное представление, с одной стороны, выделяет индивидуальности с более ярко выраженными актерскими способностями, эти люди способны создать приблизительно «психологически верно сколоченные» образы, которые, по сути, складываются из выражений чувств и поступков, обязательных в соответствии с очередными решениями властей; с другой же стороны, общественная жизнь пробуждает в тех, кто все явления только наблюдает, не принимая в них деятельного участия, чувство, что таким образом проявляется какой-то сверхъестественный демонизм, что это реализация какой-то мефистофельской, издевательской по отношению к человеческому роду концепции уничтожения личности во имя целей, совершенно непонятных.