К вечеру Даша прислала несколько сообщений в мессенжер, но читать я их боялся, а отвечать — тем более. Я порылся в нашей старой переписке и выбрал несколько своих сообщений, что сейчас казались мне самыми понятными: «я тебя люблю», «скучаю», «всё норм, как ты?» — и решил посылать их ей каждый день в случайном порядке. А дальше будет видно.
Жизнь рушилась по всем фронтам. И я вдруг понял, что завтра во что бы то ни стало обязательно с самого утра поеду на Балаклавку — даже не к девяти, к семи. Я еще не понимал, что буду там делать — просить вернуть всё как было, спрашивать совета, как жить дальше, или что вообще? Но спасти от проблем могла теперь только Балаклавка. Я ошибался.
Глава 4. ПЕРЕД ЛИЦОМ СМЕРТИ
К семи на Балаклавку я не приехал — проспал. Примчался туда лишь к десяти. Проблемы теперь окружали со всех сторон — я даже в автобусе умудрился получить по морде. Налегая на двери, у выхода дремал неопрятного вида мужик, разящий перегаром, а я всего лишь спросил, собирается ли он выходить на следующей. Мои слова произвели шокирующее впечатление: он разом проснулся, глаза его налились кровью, и он ударил меня в лицо, чуть сам не упав. Было не больно, но обидно. Я тоже его ударил в ответ, но нас разняли.
Над Балаклавкой стоял странный запах горящего торфяника. Улица перед зданием была забита пожарными машинами и каретами скорой помощи, но больше всего было полицейских машин — штук шесть и фургон.
— Что здесь происходит? — спросил я у полицейского.
— Нет, тебе нельзя! — ответил он.
Но я уже сам всё увидел. Железных ворот не было — они валялись на земле. Будки проходной тоже не было — ее словно срубило вместе с воротами. На крыльце стояло что-то вроде нижней части грузовика — обугленная рама и останки колес. Больше ничего от грузовика не было. А вот дальше, за крыльцом ничего не было вообще — огромная, в два этажа черная пещера, откуда густо валил дым и вырывались языки пламени — словно здание превратилось в исполинский камин. Вокруг суетились пожарные.
— Пошел вон! — сказал мне полицейский. — Не смей разглядывать!
И он указал рукой туда, где на почтительном расстоянии толпились зеваки. Я подошел к ним. Почти все они снимали видео.
— Я такое очень люблю! — доверительно сообщил мне пожилой господин в кепке, он один стоял без смартфона. — Обычно мне это показывают по телевизору, а тут своими глазами. Вот как мне повезло!
— Я очень боюсь за своего ребенка, сюда может что-то упасть, — жаловалась ему девушка с детской коляской, продолжая снимать. — Но уйти не могу, вдруг трупы понесут?
— Хочу, чтобы меня показали по телевизору, — сообщил ей господин в кепке.
— Вы все не слышали взрыва, я одна всё слышала! — взволнованно говорила им стройная девушка. Она зябко переминалась с ноги на ногу в домашних тапочках и халате, стараясь при этом, чтобы телефон в вытянутой руке не качался. Она то кивала на жилую высотку за нашими спинами, где почти не осталось целых стёкол, то вперед на черную раму грузовика: — Вы все не разбираетесь в террористах, я одна в террористах разбираюсь! — обиженно говорила она. — Ах, как плохо всё случилось: знать бы заранее, что едет «Газель» со взрывчаткой, я бы всю ночь тут дежурила и сняла момент, как она прорывается и бабахает! Заработала бы миллионы просмотров, все бы меня полюбили и похвалили!
— Падает, падает! — вдруг оживилась группа подростков, поднимая телефоны повыше.
Где-то внутри исполинского камина сверху откололась здоровенная плита перекрытия и теперь опускалась в топку, словно в замедленной съемке. Земля под ногами дрогнула, раздался гул, и от здания во все стороны повалили столбы пыли.
— Боюсь за ребенка, — повторила женщина и решительно покатила коляску прочь.
— Хочу, чтобы оно рухнуло совсем! — пожаловалась девочка-подросток, ни к кому не обращаясь. — Стою и жду, надеюсь. Там люди гибнут, их надо жалеть, но мне их ни капельки не жалко. Ведь я и мои друзья в безопасности. А незнакомых людей и так слишком много.
— Пожарные делают всё неправильно, — возразил паренек ее возраста. — Я очень крутой эксперт по пожарам и пожарным машинам.
— Нельзя разглядывать и снимать! — закричал издалека полицейский и шагнул к нам, на ходу вскидывая руку, словно пытаясь загородить всем камеры, но выглядело это как фашистское приветствие. — Мне нельзя, чтоб вы разглядывали и снимали!