Женька охотно пошел, пироги с лосятиной он никогда не пробовал, да и талоны в столовку закончились, Генри потратил все и уехал в Пермь. «Вот человек: все ему равно — у меня жрать нечего, а он по бабам. Хоть бы денег оставил», — с улыбкой вспомнил Женька друга. Он не обижался на Генри, потому что тот все равно привезет из города что-нибудь интересное, вкусное и с градусом из спецзаказов обкома, где его регулярно отоваривал друг отца. Будет повод удивить Риту, а она удивлялась всему так искренне и непосредственно, что у Женьки душа замирала от нежности.
— Заходите, заходите, — кудахтала Ритина мать, толчась у печки, — да дверь скорей прикройте, холод пускаете!
По всей избе в три комнаты, если считать кухню, распространялся ароматный запах жареного лука, мясного бульона и свежей стряпни. Даже голова кружилась с мороза от такого. Женька снял валенки, сбросил полушубок, вошел в горницу В углу под темным ликом висела лампадка, но не была зажжена.
— Садитеся, все поспело ко времени. Женя, ну чо ты встал, как столб, вот пироги ешь, морс, молока нет, в магазин не завезли, а корову держать некогда. Хлеба тоже нет, пекарня не работат давно, а с вашей не дают. У вас там солдаты стоят на воротах — ни войти, ни выйти.
— У нас и не купить просто так, только по талонам, я в следующий раз принесу вам, — успокоил Женька маму Риты.
— Да и не надоть, вона, ешь пироги, дедка мяса приташшыл. Приташшыл, соли взял и опять убёг к себе в тайгу. Слава Богу, живой пока. — Женщина перекрестилась в сторону лика.
На столе лежала в мешочек перевязанная тряпочка.
— Мама, опять дед принес свои монетки? Ты что ему продала?
— Да соль, крупу, пирогов первых дала, пока сидел, из погреба припасы охотничьи отца твоего достала: как сбёг от нас, все пооставлял. Я не брала, дак он же настырный, сует — и все.
— Что за монетки? — спросил Женька.
— Да вон, посмотри, Женя, дед совсем одичал, ташшыт их, а они уже не в ходу у нас. Говорю ему, говорю — ничо не слушат, ополоумел, поди уж.
Женька развязал тряпицу, из нее выкатились белые кругляши. Рассмотрел поближе — полтинники серебряные, аж двадцать четвертого года чеканки.
— Раритет. Откуда у вашего деда такие?
— Так вона у нас их сколько. Как ни придет — все покупат за них, ничо не слушат.
— Правда, Женя, у нас их уже полведра. И у других в деревне тоже есть, — вступила в разговор Рита, — вот видишь, ведро стоит в сенях? Посмотри.
Женька вышел в сени, поднял ведро. Килограмма три, не меньше.
— Так их, наверное, сдать можно, в банк или ювелирам.
— Ну где у нас тут банк! А в город ехать за тридевять земель из-за этих монеток — да ну их к лешему, пущай лежат.
— А у нас скоро эксперимент начнется. Уже руководитель приезжает из Москвы. Проверка столичная тоже должна приехать. Вы, как вас предупредят, во двор не выходите, сидите дома. Посуду уберите всю вниз, тряхануть должно сильно. И ничего не бойтесь. Ты, Рита, детям тоже скажи, чтобы родителям передали, а то у нас же как: объявят по громкоговорителю — и все. А если кто не услышит? — сказал Женька.
Женщины ахнули, заволновались: мол, какой такой эксперимент, что тряханет? Но Женька только приложил палец к губам:
— Государственная тайна.
Потом они долго целовались с Ритой в сенях, не в силах оторваться друг от друга, пока мать не постучала ведрами: мол, выйду сейчас.
— Ну все, все, скоро все будет, любимый, скоро мы распишемся. Пока нельзя, мама не разрешает, — скороговоркой шептала Рита, отрывая от себя распаленного Женьку. Тот нехотя отстранялся и медленно пятился.
— До завтра, милый, завтра еще один день, а потом останется всего ничего, весна, свадьба. Помнишь, на какое число мы записались в ЗАГС?
Как это он мог не помнить? Только до этого числа еще два месяца, в ЗАГСе ближайшего от них Ныроба раньше чем через четыре месяца не расписывали.
В марте потеплело. Днем, когда светило солнышко, можно было даже загорать, самое время на щуку идти, да не выходило. Работы по подготовке эксперимента шли к завершению. Охрану усилили, стройбат перебазировали из казарм к площадке, в палатки, атмосфера была нервная, напряженная. «Аннушки» летали все чаще, привозя нужные материалы. По зимникам, расчищаемым бульдозерами, шли тяжело груженные «Уралы» со стороны Чердыни. Генри, а тут для всех Геннадий Николаевич, научный сотрудник головного Института приборостроения, нервничал, все чаще доставая из-за пазухи стильную фляжку импортного производства. Коньяк обжигал горло, а потом разливался теплом по телу.