Диана пообещала написать подруге сразу же после их приезда в Серрату и потом писать как минимум раз в неделю, и Тереза, конечно же, дала слово отвечать на каждое ее письмо. Кроме того они поклялись, что встретятся на Рождество, скорее всего в Серрате, поскольку Терезе страсть как хотелось своими глазами увидеть знаменитую средневековую виллу и Командора. «Кто знает, позволит ли он тебе меня пригласить…»
Диана тоже сомневалась в этом. Скорее всего, с ними самими станут обращаться как с гостями. Причем незваными. Как с бедными родственниками, которых терпят лишь из приличия. Ей вспомнилась Джейн Эйр в доме у тетки Рид и Золушка. Куда там, приглашать кого-то в гости! Вероятнее всего именно Диана вернется на Рождество в Лоссай, в гости к Терезе. Родители Терезы не имели ничего против: «Когда только захочешь! У нас всегда найдется место для тебя и Дзелии. Одним больше, одним меньше, какая разница. В крайнем случае поставим в коридоре раскладушку для Флоренции» (старшей сестры Терезы, с которой она делила комнату).
Это лишний раз показывало, насколько Казати были менее элегантны, чем Серра-Таверна. Никогда в жизни, даже в случае самого страшного землетрясения, мать Дианы не согласилась бы поставить в коридоре раскладушку. «Некоторые вещи лучше оставить цирковым акробатам, – с презрением говорила она, когда слышала о подобных вещах. – Терпеть не могу биваки, это так беспорядочно».
Диане же, напротив, они ужасно нравились. Каждый раз, когда она смотрела фильм о ковбоях, она с нетерпением ожидала сцены, где устраивается бивак и все готовятся ко сну, положив под голову седло или свернутое одеяло, и кто-то наигрывает на гитаре… Ей настолько это нравилось, что к горлу каждый раз подкатывал ком и она с трудом сдерживала слезы.
Однажды она услышала, что радости рая заключаются не только в песнях и восхвалениях Всевышнего (что, по ее мнению, было более чем разумно, ибо на свете жило множество хороших людей, которым слон на ухо наступил, и из всеобщего хорового пения вышло бы не столько удовольствие, сколько мучение), но и в том, что каждый там, наверху, может наслаждаться своими радостями, лишь бы они были уместными. Так вот, если бы ей удалось избежать ада и чистилища, Диана выбрала бы для себя жизнь с цыганами, ковбоями или индейцами – без разницы, главное, чтобы каждую ночь они устраивали бивак.
Но мама этого не понимала. Диана вообще предпочла бы не думать о будущем, но все эти пять дней и Тереза, и Дзелия буквально забрасывали ее вопросами: о Командоре, о доме, в котором они будут жить, об остальных родственниках, о новой школе…
О доме, роясь в последнее время в недрах своей памяти, Диана имела какое-то смутное представление, хотя эти рассказы, к ее глубокому неудовольствию, вместо того чтобы спугнуть и оттолкнуть ее слушательниц, лишь еще больше подогревали их любопытство. Огромный и темный верхний этаж виллы, полной коридоров, лестниц и кладовок; гигантская кухня, где утюги все еще разогревались на углях и Форика беспрепятственно командовала армией прислуги. Неухоженный сад, густой, как лес, с множеством потаенных троп, и курятник с крольчатником в углу.
Глаза Дзелии блестели от возбуждения, и Диана чувствовала себя преданной.
– Наверное, я уже плохо помню, или там просто все изменилось, – хмуро говорила она. – И вообще, подожди, пока ты познакомишься с Командором! Не думай, что он позволит тебе бегать по всему дому, будто это твой собственный. Вот дыхнешь, когда не следует, и он быстренько вышвырнет тебя на улицу или отправит в приют!
Мама объяснила им, что на вилле, кроме самого Командора, жили двое его детей: дядя Туллио и тетя Лилиана, но в двух разных квартирах – он на первом этаже, она на втором. Дядя Туллио был женат и имел дочь Сильвану. Она приходилась им кузиной, ей было лет девятнадцать. А тетя Лилиана была бездетной вдовой. Сейчас она находилась на пенсии, но, когда еще был жив ее муж, преподавала химию в лицее.
Конечно же, когда Диана была маленькой, она знала всех этих родственников, но сейчас, как она ни старалась, не могла вспомнить никого из них, за исключением Сильваны, которая была настоящей врединой и не позволяла ей притрагиваться к своим игрушкам. Кто знает, изменилась ли она за это время…
Что касается школы, тут между мамой и Командором разгорелась настоящая дискуссия незадолго до их отъезда из гостиницы. Мама на этот раз настаивала на том, чтобы послать девочек в частную школу к монахиням. И не потому, что она вдруг стала необыкновенно набожной (наоборот, с исчезновением Манфреди она так обиделась на Господа Бога за его несправедливость, что решила даже не ходить больше на воскресную службу, за что Аурелия называла ее «богоотступницей» и «неверующей еретичкой»). А потому, что, как она говорила, окружение там более благородное и изысканное – лишь девочки из лучших семей.