— Ой! — вместе с отчетливым — «бам!»
Ага. Это «бам» неспроста — Уна улыбнулась. Она тоже билась головой о потолок, когда лежала на полоке. Забудешься, сядешь спросонок, и бам! Готово дело! Аж искры из глаз. Долго не могла привыкнуть.
Подошла к печи, отдернула занавеску. Оп! На нее смотрят два испуганных черных глаза. Копна спутанных волос (потом ими займемся!), шрамы на лбу (тут без челки до бровей не обойдешься, вот же твари, изувечили девчонку!), худенькие голые плечики. Испугалась, натянула на себя простыню, сжалась в испуге.
Уна улыбнулась, сходила за одеждой, отдала малышке и задернула занавеску. Похоже что там, где девочка раньше жила, очень трепетно относились к обнаженности тела. Это бывает, и нередко. Уна много читала, и знала, что больше всего табу на обнажение тела существует в странах, которые расположены в холодных районах мира. А вот в южных краях частенько запретов на обнажение не существовало вовсе. Люди спокойно относились к голому телу, и не видели в обнажении ничего запретного или постыдного. Скорее всего это закономерно — в жарких странах противопоказано усиленно укутывать свое тело — эдак можно и помереть от перегрева. А вот на севере — тут без теплой одежды никак. Банально, и наверное скучно, но это правда.
Уна происходила из теплых краев и ей было плевать на условности северян, но как ящерица, меняющая свой цвет в зависимости от того места, на котором находится — бывшая принцесса меняла свою внешность и свои привычки, приспосабливаясь к обычаям конкретного места. Если бы здесь зимой и летом ходили в меховых шапках — она бы так и ходила. Нельзя выделяться из толпы, нельзя обращать на себя внимание.
Времени прошло довольно-таки много, но Уна знала, как эффективно могут работать тайные службы Королевства — если захотят, конечно. А они хотят. Дядя умеет мотивировать — кого деньгами, а кого страхом смерти. Нужно признать, что правителем он оказался гораздо более умелым, чем ее покойный отец. Уж дядя-то точно не допустит такого вот всеобщего заговора против короля!
Сходила к плите, взяла с полки глубокую чашку, поболтав в кастрюле, налила в чашку мясного бульона. Пряный запах ударил в нос, и Уна слегка отшатнулась, вздохнула — может пересилить себя, начать есть мясное? Не выглядит ли на самом деле глупо эта ее странная для обычных людей привычка? Местные на нее поглядывают с усмешкой — мол, какая-то странная, как не нашей веры! Это где-то на юге есть люди, которые едят только растительную пищу и не убивают животных. Может ты как раз с юга? То-то черненькая такая! И худая! Не как наши девушки!
Уна слышала такое не раз, и не два. И ей это ужасно надоело. Однажды она не выдержала и пригрозила — те, кто будут ее доставать, пусть лучше не приходят за помощью! Отстали. Может, напугались, а может, не хотели ее обижать. Хотя тут разных людей хватает… и таких, что даже видеть не хочется. Впрочем — как и везде. Нет в Мире совершенства.
Через пару минут Уна выяснила одно странное обстоятельство: Дайна совершенно не понимала языка, на котором говорит Уна.
Поставила чашку на стол, обернулась к девочке, наблюдавшей за ней с полока, махнула рукой:
— Ну что ты там засела, как птичка в гнезде? Пойдем, завтракать будешь!
Девочка непонимающе сдвинула брови, будто силилась понять слова Уны, потом ее лицо разгладилось — вроде как поняла. Двинулась слезать, и… остановилась. Высоко!
Уна недовольно цокнула языком, ругая себя за глупость — забыла, насколько девчонка мала, подошла к печи и легко, как щенка или котенка выдернула девочку из «норы». Прижала к себе, подержала пару секунд, и под нахлынувшей волной нежности вдруг взяла и поцеловала Дайну в лоб. Девочка вздрогнула, губы ее скривились и она заплакала. Тихонько так, почти беззвучно… Уна прижала ее к себе, покачивая и баюкая, и была девочка такой уютной, такой невыразимо… родной! И Уна тоже заплакала, уже второй раз за последние сутки, что было для нее просто невозможно. Она выплакивала горючими слезами свою мечту о нормальной семье, о муже, о детишках, о том, чего она была лишена, и чего никогда не могла получить — даже если бы так и оставалась левантийской принцессой.
И так они плакали с минуту, может меньше. Потом Уна взяла себя в руки, улыбнулась, вытерла слезы себе, девочке, и усадила ее за стол в высокое деревянное кресло-стул, подложив под попку девочки туго набитую подушку.
Почему-то Уна думала, что девочка сейчас бросится есть — схватит ложку, ухватит кусок хлеба, и начнет жадно глотать пахучее варево, давясь и кашляя. Но ничего такого не случилось. Девочка сидела, поглядывая на женщину, и не трогалась с места, будто ждала от хозяйки дома команды.