Но вместо дирижёрского пульта под ним была длинная, будто беговая дорожка, топ-палуба башен, а вместо дирижёрской палочки — огромный блестящий рупор. Маленький Киль с рупором в руке был похож на огнетушитель с раструбом сбоку.
— Майна! — кричал докмейстер, — Ещё майна! Опускаемся ещё ниже. Это же плавбаза, а не баржонка, ей глубина нужна!
И док продолжал погружаться. Всегда неприступно-высокие, его башни сейчас едва возвышались над водой. Можно было даже заглянуть на топ-палубу, где бегал, топоча каблуками, и размахивал руками Киль. Морской ветер свободно входил в его матросские клёши и раздувал их, как чёрные пароходные трубы.
— Стоп майна! Заводите судно!
Все в серьгах старых автопокрышек, «Серп» и «Молот» упёрлись носами в ржавый бок «Колымы» и взбили винтами стылую воду. Плавбаза осторожно двинулась в док, заполняя пространство между его башен.
— «Колыма»! Дайте конец на шпиль! Давайте трос, будем подтягивать шпилем! Шевелись, «Колыма»! Чумаки на волах красивее на ярмарку въезжали, чем вы в док входите!
Но вот огромное судно заведено и поставлено точно над заранее приготовленной постелью, находящейся под водой.
— Вир-ра! Начали подъём!
Зарокотали мощные насосы, откачивающие воду из понтонов. Растут, поднимаясь из воды, всё выше становятся мокрые башни. Уходят ввысь ажурные краны, дальше становится Киль. Всё больше обнажается «Колыма», уже видно её днище…
Док всплыл. Последняя вода стекает с его стапель-палубы. Киль спускается по трапу степенно и торжественно, как главнокомандующий для смотра войск. Мы вместе ходим под округлым днищем «Колымы», похожим па брюхо гигантского кита. Какие бездны видело оно, сколько рыб проплывало под ним!
На лице докмейстера молчаливая гордость: велика ты, «Колыма», а он, маленький Киль, сильнее!
С днища судна свисают зелёные бороды водорослей, оно густо обросло ракушкой-балянусом. Ракушка похожа на лесной орех, плотно сидящий в своей зелёной чашечке. Или на жёлудь. По-русски балянус так и называется: морской жёлудь.
Киль отколупнул щепкой ракушку, прищурился на «Колыму»:
— Эх, старушка! Сколько же тебе пришлось таскать лишнего груза, надрывая свой потрёпанный двигатель!
Рабочие уже приступили к очистке днища, обмывали его водой из шлангов. Под ногами шумно хрустели морские жёлуди.
— Иван Робыч! Русалку поймали!
Молодой рыжебородый матрос нёс что-то тяжёлое, завёрнутое в грязный промасленный ватник.
— Скользкая! Без куфайки не удержать!
Из свёртка торчала лысая усатая голова с печальными круглыми глазами.
— Это что за образина? — недовольно буркнул Киль.
— Русалка, Робыч! «Нюрка». Молодая ещё. Зазевалась на доке, её и подняло.
Нюрка укоризненно поглядела на докмейстера и вздохнула. Из её тёмного влажного глаза выкатилась слеза.
— А, нерпа, — присмотрелся Киль. — Не видели? — повернулся он ко мне. — Полюбуйтесь. Редкий гость. Рыбу почти каждый раз поднимаем — бычков, камбалу, — а тюленей редко. Вам повезло.
Нюрка вся была покрыта модным нерпичьим мехом. «Никогда не буду носить такую шапку», — решил я. А выражение её морды было испуганным и обескураженным. Видно, ей было очень плохо от того, что она по молодости и любопытству заплыла в притопленный док, замешкалась в нём и теперь оказалась запелёнутой в старую спецовку.
— Ну, показали — и в бухту! — приказал Киль, — Может, ей нельзя столько без воды. Не мучайте животное.
— В бухту — так в бухту! — согласился рыжебородый. Похоже, он сам не знал, что делать дальше с попавшейся нерпой.
Нюрка как по маслу соскользнула с рук матроса, плюхнулась в воду и исчезла в зелёной глубине.
— Прошу на чай! — пригласил меня Киль. — «Колыма» встала хорошо. Пойдёмте, посидим…
В кабинете докмейстера пахло кожей дивана и крепким кофе. Свет из-под абажура падал только на стол. Громко и домовито постукивали морские часы. На стенах висели высушенные морские звёзды, панцири колючих морских ежей и большой — королевский — краб.
Иван Робертович позвякивал ложечкой, дул в обжигающий стакан и таращил глаза, становясь похожим на нерпу Нюрку.
— Приходите ещё! — говорил Киль. — А то вы один, я один — чего нам двоим по одному? Вместе-то веселее!
За квадратным иллюминатором золотым фазаньим хвостом длинно летели искры газорезки — это вечерняя смена приступила к ремонту «Колымы».
ТЁПЛЫЙ СНЕГ
В детстве я любил свои дни рождения. И Новый год. Эти два дня сразу делали меня взрослее. Проснёшься утром в день рождения — и тотчас взгляд на тумбочку: ну-ка, что там такое? Может, проснулся слишком рано, не успели положить? Тогда надо поскорее закрыть глаза, пусть думают, что я ещё сплю…