ХИМИК
Странный человек вышел из лесу. Вся его одежда — брюки, телогрейка и шапка — была вывернута наизнанку. Лохматые швы, карманы и разноцветные заплатки торчали во все стороны. Даже голенища кирзовых сапог с болтавшимися ушками были завёрнуты до предела, болтались на щиколотках. Человек был небрит и измазан сажей.
— Заблудился? — спросил я.
— Шишкач заморочил, — пожаловался человек.
— Какой «шишкач»?
— Да такой. Обыкновенный. Маленький, зелёненький. Будто мохом пророс. С ёлки на ёлку, с ёлки на ёлку и за мной, шишками подгоняет. Два раза по спине врезал. А сам-то — всего ничего — чуть коболе шишки.
— Видел?
— Здесь-то, в тепле, могут баннушки развестись, вот что, — строго сказал Химик. — В мокрых вениках, бывает, появляются.
— Баннушки? А это что за «звери»?
— Баннушки они и есть баннушки. — Вроде как чертенята такие… Вроде мочалки с рожками-ножками. Тоже озорники хорошие.
— Ты их тоже видел?
— Не, — признался Химик. — Этих не видел. Люди видели…
Мы «нодхимичили» топку и подложили в каменку лепёхи плитняка, отслоившиеся от скалы. Весело взялись сухие дрова. В бане закачались дымные одеяла. Сталкиваясь головами, мы с Химиком ползали под зыбким пологом дыма и домазывали печку глиной при свете тусклого фонаря «летучая мышь».
Хорошая получилась банька! Я шагнул в её раскалённое нутро, и сухой жар перехватил мне дыхание. Как от озноба мы покрылись гусиной кожей. Химик ухал и крякал.
Сбрызнутая водой, каменка взрывалась и выдыхала новые клубы зноя. Плоские камни лопались и стреляли горячими осколками.
— Вот они, проделки ихние! — шайкой укрывался от осколков Химик. — Фулиганьё! А ты говоришь…
Мы ожесточённо хлестались вениками. В бане запахло майской берёзой. Пламя в «летучей мыши» подпрыгивало и вдруг стало гаснуть.
— Солярка кончилась, — предположил я.
— Солярки тут навалом, — поболтал грязный фонарь Химик и оглядел углы. — Опять, небось, эти банные фулиганы…
— Да брось ты! — рассердился я на Химика. — Значит, воздуху нашей «мыши» не хватает. Весь воздух мы с тобой выпарили!
— Тогда давай одеваться, — сказал Химик. — В темноте я не согласный…
Весь вечер мы тянули чай с брусничным листом. Химик, красный как рак, утирал лицо латаной рубахой и мурлыкал какую-то странную песню про далёкую планету. Кот Диан урчал у меня на коленях, «вышивал» когтями по брезенту. Отсветы огня из открытой печи бродили по морщинистым бревенчатым стенам. Было тепло и уютно. Тихонько подвывал в печной трубе ветер.
— Ишь выступает! — покосился на потолок Химик.
— Кто?
— Да вон… дед Дымовик. В трубах живёт. Нам с тобой дым — дышать нечем, а ему — первое удовольствие. Как затопят печь, его обдаст дымом, он и начинает.
— Что же он, вроде Шишкача?
— Нет, — серьёзно продолжал Химик. — Не похож. Этот совсем маленький. Мохнатенький. Дымок из него сочится, как из курной баньки. Шмеля видел? Этот чуть поболе. А вместо глаз — две искорки.
— Смешной ты. Химик! Как шаман из тайги!
— Конечно из тайги, откуда же. А ты не смейся, не смейся. Ты идёшь по тайге — тихо, думаешь, пусто… А за тобой тыщи глаз смотрят. И звери, и всякие птюшечки-зверюшечки, и разная чудаковина. Поживёшь с моё в тайге, заведёшь себе и Шишкача, и бабку Темнотницу-полуночницу, и девок-Зоревниц, что под утро блазнятся[1]… Всё вроде бы с ними повеселее…
Мы легли спать, но почему-то не спалось. После бани и горячего чая мы медленно остывали в темноте, как вынутые из печи караваи. За чёрным окном ночь. Густая тишина заложила уши, будто ватой. Неужели на этой земле где-то есть ярко освещённые улицы, мчатся поезда?
— Пойдём со мной, — уговаривал меня Химик. — Вместе будем живицу гнать, а по вечерам песни петь. Весело заживём! А то я всё один да один… Платят нам прилично, заработаем…
Когда на другой день я пришёл с охоты, Химика не было. Ушёл в свою подсочную избушку.
Никто не пел больше в моей трубе, не стреляли осколками камни в бане. Ни разу не пульнули мне на тропе шишкой в спину. Видно, все, кого выдумал в своём одиночестве Химик, ушли вместе с ним. И Шишкач, и баннушки, и дед Дымовик.
Хороший всё-таки человек Химик. Только немножко странный. А может, тем и хороший, что странный.