А в другую сторону горбились сопки с тёмными пятнами кедрача и тянулась бухта, которую пересекала едва заметная тропка, проложенная по льду к дальней нефтебазе на том берегу.
Фигура Миньки тоже хорошо видна была на башне дока. Оторвавшись от дела, рабочие на судах улыбались и показывали друг другу:
— «Дежурит»!
— Опять на «посту»!
— А здоровый-то какой стал!
Вид с башен завораживал Миню. Он притихал, смотрел на суда, на людей и мычал потихоньку, будто напевая про себя песенку, и покачивал головой — то ли кланяясь издали, то ли осуждая…
Бежали за старшиной — Минька не мог слезть без его помощи. Трап не был рассчитан на медведя. Булёля заманивал Миньку сухими грушами и подстраховывал его, когда он, осторожно примериваясь, косолапо ковылял со ступеньки на ступеньку.
Но скоро Миня и это освоил. Он научился спускаться, как с дерева, задом.
— Сразу видно — сухопутный! — смеялись матросы, — Миня, какой же моряк спускается спиной вперёд? Гляди, подставят тебе вилку!
У Миньки обнаружилась странность: он не мог оставаться равнодушным при виде долгополой одежды. Может, это напоминало ему бабку Осьмуху? А может, и ещё тут было что-то такое, о чём знал только Миня. Матросы обычно ходили в тёплых куртках-канадках из «чёртовой кожи», не пробиваемой ветром, или в бушлатах. Шинель и тулуп, которые висели в дежурке, надевал только часовой. Вид моряка в долгополой одежде, должно быть, ужасно смешил Миню. Заметив идущего к трапу, сменившегося с поста часового, медведь мчался к нему и начинал заигрывать, вертеться вокруг, прыгать боком и стараться зацепить болтавшуюся полу. Подбирая шинель, часовой удирал по трапу. Но Миня трап уже освоил. Почти так же резво он лез наверх. И вот — р-раз! — добротное матросское сукно не выдержало, и разорванная пола повисла, путаясь в ногах. А тут, как назло, командир:
— Матрос Сенчук! Что за вид?!
И матрос получил приказание идти к боцману за нарядом вне очереди по уборке дока…
— Товарищ старшина! — обиженный матрос-первогодок показал Булёле рваную шинель. — Ваше заведование, так вы хоть ногти ему стригите! В чём же я теперь буду ходить? От командира ни за что влетело…
— Эх ты! — зачмокал языком интендант, — Зачем же ты на глаза командиру полез? Ну ладно, возьми мою… А я в старой похожу, она у меня ещё хорошая…
Старшина Булёля был сирота. Как у многих белорусских детей, родителей у него отняла война. Его домом стал док, семьёй — военные моряки. Когда у него вышел срок службы, он попросился на сверхсрочную и решил, пока будут силы, служить на флоте. Родных у Булёли не было, но осталась родина, его Белоруссия. И он, когда начинал тосковать по ней, уезжал туда в отпуск. Только не очень часто это случалось. Не так легко навещать родину, где у тебя нет родных…
Я подружился с Булёлей. По вечерам он у себя в каюте играл на мандолине белорусские песни. Легонько подёргивая пластмассовым медиатором струны, Булёля глядел на гриф и тихо подпевал:
Глаза его становились грустными и смотрели куда-то мимо меня.
Старшина нёс морскую службу умело и браво, но, в общем-то, он оказался человеком тихим и неразговорчивым. Может, был таким от природы, а может, его сделала таким война…
Но иногда он становился озорным, способным на любую мальчишескую шалость. Он мог запустить с башни воздушного змея, сделать смешную маску. Если откуда-то сверху вдруг планировали и козыряли в потоках воздуха, сквозившего между башен, огромные «голуби», свёрнутые из устаревших ведомостей снабжения, ребята уже знали: это дело рук старшины. Наверное, в такие минуты к Булёле возвращалось его украденное войной детство. Но конечно, всё это он делал в те немногие часы, когда команде предоставляется «личное время» и матросы пишут письма домой.
«А в самом деле была бы неплохая пара — белорус с медведем, — думал я, глядя, как Булёля пускает сверху мыльные пузыри, а Минька гоняется за ними внизу по стапель-палубе и фыркает от лопнувших перед носом жидких шаров, — Немало бы доставили они радости ребятишкам где-нибудь в цирке или в ярмарочном балагане!»
Вечерами после работы мы с Булёлей ловили рыбу. Он и этим занятием увлекался, как мальчишка. Завод притихал. Лишь кое-где звякало железо, пошумливал двигатель траулера, начавшего испытания после ремонта. В золотой от заката воде бодро торчали наши поплавки. Наживку теребили селявки, поплавки подрагивали и ходили кругами. Минька сидел рядом и тоже смотрел на поплавки, нетерпеливо тыча носом в плечо Булёли.