И гасло оно тоже красиво.
Феликс снова тихо подобрался к двери, прислушался. В соседней комнате всё ещё продолжался разговор.
- Марта, ну он взрослый человек, в конце концов, - проговорил папин голос. - Справится со всем постепенно, что так драматизировать. Все мы через это проходили.
- Да какой он взрослый человек! - прервал второй. - Ведёт себя как девочка в пубертате!
В ответ едва различимо пробормотали:
- Ну, ему было у кого научиться...
- Вы меня в гроб сведёте оба! - воскликнул мамин голос, затем послышался какой-то театральный шорох. - Ты, ты лично сведёшь, вот увидишь. Увидишь, но будет уже поздно!
- Господи, да за что мне два таких истерика на голову! - перешёл на крик и папа.
Феликс невольно рассмеялся и быстро зажал рот рукой. Сейчас они покричат друг на друга, как это часто бывало, потом успокоятся, и возобновятся мир и идиллия. В том, что никто больше не потянет его за границу, Феликс практически не сомневался. По интонациям уже слышалось, что проблема теперь не в этом - а в том, что кого-то недолюбливают (вероятно, маму) и кому-то нужно срочно доказывать обратное (вероятно, папе). А каким-то образом доказывать это папа умел.
Так что можно было расслабиться и успокоиться. Угроза на сей раз миновала, и всё идёт тем путём, каким должно, как и представлялось всегда Феликсу. Он переглянулся с бумажной Адель, подмигнул ей - мол, видишь, мы тоже что-то можем - и тщательно упрятал журнал обратно в архив. Затем, ещё тщательнее, упрятал зажигалку.
Теперь он думал о Китти. После всей нервотрёпки хотелось думать о чём-нибудь приятном, а о Китти было приятно думать в любом случае (иногда даже чисто физически). У Китти тонкие изящные запястья и густые чёрные волосы. Иногда, перед сложным зачётом или контрольной, она распускала их и давала Феликсу заплетать в них косички, его это успокаивало. Саму же Китти если и могло что выбить из равновесия, то Феликс этого никогда не видел: на людях она вообще зачастую казалась безупречно работающей машинкой - с вечным заводом и внешностью красивой куклы. Впрочем, к пятому курсу, после многолетнего знакомства, он по едва уловимым признакам уже мог различить, когда она сердится, когда у неё неприятности и когда ей хорошо (в том числе физически).
А ещё - он знал это точно - Китти никогда его не оставит. И неважно, как это называть, он в общем и не задумывался в особенности, но в чём-то самом главном они совпадали, в чём-то глубинном, что скорее ощущается, чем понимается, будто оба пришли сюда из одного и того же далёка и теперь с переменным успехом искали его снова. Поэтому - сколько бы ни цапались они по мелочам, сколько бы ни изводили друг друга, невольно или осознанно («Зачем тебе пистолет, ты манипулятор от чёрта!» - кричал он ей во время одной из ссор), - в последней битве они будут по одну сторону баррикад, пусть даже против всего мира.
Утро принесло новое воодушевление и новые дела, требующие того, чтобы к ним приступили. Окрылённый вчерашней удачей, Феликс, вопреки обыкновению, был в университете уже за полчаса до начала пар. Надо бы найти своих - Витьку Рамишева, Леона Пурпорова, - напомнить им, чтоб пришли сегодня на сходку. Можно бы и Улю, но этот пусть вспоминает сам. К тому же Улю он вряд ли найдёт - тот завёл дурацкую манеру халтурить и по пятницам не являться вовсе. (Да и какой из Ули революционер, - подумал Феликс, но тут же осадил себя: из него самого на данный момент тоже не особо).
Кто заслуживал носить сие звание - так это Роткрафтов. Вот кто был из настоящих людей - сильных и смелых, каких, казалось иногда, не осталось в наше время. Роткрафтов не побоялся бы сказать Нонине в лицо, что он о ней думает, и, не сомневаясь, возглавил бы народное восстание, будь оно возможно, пусть и смертельно опасно. Конечно, Феликс уже вырос из того восторженного новичка, у которого, наверно, в глазах светилось «Со мной поговорил сам Петер Роткрафтов!», но и теперь он был сильно привязан к этому человеку. Его присутствие вдохновляло, ему хотелось подражать. Правда, для подражания уже есть Лунев, но Лунев далеко, на страницах старых книг и в воспоминаниях современников, а Роткрафтов - здесь, живой и настоящий. И если так может он, то, значит, может и Феликс.
Потому что, например, к Рамишеву он тоже был привязан, но совсем по-другому. Порой ведь так необходимо, чтоб кто-нибудь смотрел на тебя снизу вверх щенячьими глазами, независимо от того, как ты косячишь и какую несёшь лажу. Чтоб хватило сил самому не разочароваться в себе и, когда придёт момент, совершить всамделишный подвиг.
Вот Рамишев пусть и расскажет о нём спустя много лет в каком-нибудь интервью. Когда грядущие свершения уже станут историей, а его собственная жизнь оборвётся на взлёте - красиво, эффектно и с несомненной пользой для общего дела. Как исчезает вспыхнувшее пламя.