А потом его что-то резко толкнуло в бок и он оказался в реанимации.
Я слушала, вспоминая, как он так же само вел себя на прогулках в детском саду. Держал меня за руку, тараторил о всем подряд, пытаясь найти интересную для меня тему. Сейчас ему было уже не шесть, тридцать три, но Костя почти что не изменился.
Он без умолку рассказывал, как меня уже «заценили» все сразу его друзья, как завидуют ему, — ну, конечно. И в запале сказал вдруг:
— Выйду отсюда, сразу же на тебе женюсь! Даже если мне кредит придется брать на самую роскошную свадьбу.
Я опять рассмеялась, вспомнив бессмертное: «Молодая была не молода!», но не стала говорить это вслух. Без вина, я в самом деле помолодела. Хотела сказать ему что-то, но Костя вдруг замер. Уставился на кого-то, поверх моего плеча.
Его лицо изменилось. Стало резким и жестким… как у мента.
— Где мой телефон? — прошептал он, уткнувшись лбом в мою шею, словно мы нежничали.
Я молча подставила раскрытую сумку.
— Михалыч? — шепнул Костя, продолжая прятать трубку у меня в волосах. — Срочно шли машину в травматологию… Потому что я вижу хера, который в меня стрелял!
Я не обернулась рывком, как какая-то слабонервная соплячка. Я просто включила камеру своего собственного смартфона и повела его в сторону.
— Господи! — вырвалось у меня и в кишках все похолодело от ужаса.
На носилках лежал ребенок, — похоже, мальчик, — в животе которого торчал то ли кол, то ли штырь.
Глава 19
Операция прошла идеально: группа захвата в штатского молча прошествовала внутрь, скрутила подозреваемого и вывела его, руками назад. Он выл, как раненая гиена. Какая-то сердобольная женщина визжала на одной ноте. Жена арестованного с надрывом выла:
— Дайте ему проститься!.. Дайте проститься!.. СВОЛОЧИ!
Кто-то из полицейский отмахнулся от женщины, потерявшей рассудок от горя. Я видела, как врачиха, прослушав сердце ребенка, махнула рукой и санитары тут же увезли носилки. Костя не смотрел на меня.
— Ты все правильно сделал!
— У него, как бы, сын умер… А его арестовывают…
Я ударила его по плечу, прошипела в ярости:
— А ты — не сын, что ли? А твоя мать — не мать?!
Я чувствовала себя чудовищем, монстром, психом…
Костя ничего не сказал, только ухватил меня за руку и сухо поцеловал.
— Это просто совпадение, Лен. Это ничего не значит.
Его отвлекли на миг, я с ненавистью уставилась на лицо, которое являлось мне в воспаленных мечтах о мести. Как-то странно даже, но я потратила на это так много сил, а мстительный восторг продолжался всего секунду.
Я подошла к следователю, озабоченному и виноватому, как все они.
— Это брат той ко… девушки. Из «газели». Вы сказали, ее фамилия Дичь.
Следователь перестал казниться раскаянием и загорелся работой.
— Я не знаю, что его могло бы связывать с Костей, но со мной он действительно связан…
Смущенно, я рассказала ему о своем аресте и роли этого мужика.
— Может, он думает, Костя покрывал меня…
— Может быть, — согласился следователь, хмуро. Дело нравилось ему все меньше и меньше, а пуля в Костином животе уже не позволяла сделать из него «висяк». — Но какой смысл стрелять в полицейского на дежурстве, если можно было выстрелить его у вашего подъезда или просто выстрелить прямо в вас?
— Хм, — я пожала плечами, против воли думая о погибшем мальчике. — Быть может… Что если… Что, если Костя просто тупо был не при чем? Что, если стреляли на самом деле в кого-то другого?
— Например?
— Не знаю… — сказала я. — Пуля очень странно и удачно вошла между бронежилетом и ременной пряжкой… Вот я и думаю, может, стреляли не в него, а, скажем, в его напарника?
Глава 20
Костю домой привезли друзья.
Мы с его мамой приготовили его комнату, вымыли окна, сменили шторы, перестелили кровать. Я не говорила с ней о ребенке, опасаясь, что Светлана вдруг вспомнит яростный бред, что я несла в церкви. Она и так уже не особо хочет, чтобы Костя и я были вместе. Не хватало еще, чтоб она убедилась в том, что наговорила баб Шура.
Лично я в это все не верила. Я верила в нас с Костей. Что мы с ним связаны, что мы — родственные души. Что я всю жизнь ждала лишь его, поэтому у меня и не получалось с другими. Я, сама того не осознавая, сохранила клочок бумаги с его признанием. Я дала ему слово, а мое слово — закон.
Я вздрогнула, отгоняя неприятные мысли. Все-таки, одно дело сотрясать воздух бессильной яростью, другое — видеть, как твои слова дословно сбылись. Мне было жаль мальчика, — если бы я могла вернуть все обратно, я пожелала бы смерти его отцу…