– - Обыркается, бог даст, и пойдёт! -- сказал Макар и не пошёл уж больше за жеребёнком, а остался на конце полосы.
Следующею зимою, когда выпало достаточно снега и санная дорога установилась совсем, Макар попробовал Дичка в упряжке, для этого он запряг старую лошадь в дровни и пустил вперёд, а Дичка, запряжённого в другие сани, на аркане пустил позади. На передней лошади поехала невестка; на Дичке он сам с Федоркой.
Когда тронули от двора, то Дичок рванулся с места сразу и полез было на передние дровни. Но молодуха ударила по лошади. Тогда Дичок бросился в одну сторону, потом в другую, но, натягиваемый арканом и управляемый вожжами, он поневоле вышел на дорогу и плавно побежал вперёд.
– - Ну вот, так-то беги, не сворачивай! -- говорил Макар.
– - Как он ловко ногами-то вывёртывает! -- восхищалась Федорка.
– - Побежка развязная, нечего говорить! -- присматриваясь к бегу Дичка, молвил Макар.
Выехали за деревню, доехали до перекрёстка и повернули на другой путь. Макар крикнул, чтобы молодуха пошибче ехала.
Та разогнала лошадь, Дичок тоже прибавил ходу, аркан остался без натяжки.
– - Кати, Дичок! Не выдавай! Не давай старому спуску! -- весёлым голосом поощрял жеребёнка Макар.
– - Что за бег, батюшки мои! -- восхищалась, жмуря глаза, разрумянившаяся на холодке Федорка.
– - Стой! -- крикнул Макар молодухе.
Молодуха сдержала свою лошадь. Макар выскочил из саней, отвязал аркан от передних дровней, завязал его на оглоблю и велел молодухе съехать с дороги.
Молодуха тронула свою лошадь в сторону, Дичок двинулся было за нею, но Макар натянул вожжи, и жеребёнок остановился. Потом, когда дорога очистилась, Макар опустил вожжи и крикнул:
– - Но-о!
Дичок дружно тронулся с места и пошёл вперёд мелким шагом, высоко подняв голову. Макар снова крикнул:
– - Пошёл, дурашка!
Дичок согнул голову, рванул ею вперёд и перешёл на рысь. Дальше -- больше, рысь всё делалась крупнее и крупнее. Дичок начал было скакать, но Макар сдержал его, слез опять с саней, ввёл ему в рот удила и опять тронул.
На дороге показался встречник. Федорка указала на него отцу; Макар ничего не сказал, а только перебрал в руках вожжи и слегка ударил ими Дичка.
Дичок пошёл вовсю. Не доезжая сажени две до встречника, Макар натянул правую вожжу, и Дичок покорно свернул с дороги, объехал путника, быстро вылез снова на дорогу и пустился было опять во всю рысь, но Макар сдержал его.
– - Ну будет, будет! Показал прыть, и ладно. Ступай шагом, домой пора!
– - Молодец, сердце радуется! -- говорила Федорка.
– - Дал бы бог здоровья -- славный конёк выйдет! -- молвил Макар.
После этого Дичка уже все крепко полюбили в семье Макара. Сам же Макар и Федорка просто души в нём не чаяли. Они заботились о нём больше всех, ласкали его: за работой ли, в езде ли, при даче корма на дворе -- всегда у них находилось для него нежное слово. И всё это для Дичка не пропало даром. Он рос, толстел, был всегда весёлый и здоровый и совсем забыл свою прежнюю привычку охмыляться или пугаться. Он подпускал к себе и молодуху и старуху, его свободно ловили в стаде, а к Федорке даже на голос шёл. Придёт она в полдни или ловить его в стадо и только кликнет: "Дичок!" -- и Дичок бежит, аж земля дрожит. У Федорки всегда находилась на его долю корочка хлебца в кармане; когда же этого не было, то Федорке долго приходилось отбояриваться от него. Ходит он за ней по пятам, мешает доить коров.
Воза возить Дичка пустили на пятое лето, прежде запрягли в навозницу и давали возить только по упряжке, а на другую пускали гулять, потом в покос запрягали кое-когда за травой, совсем же его пустили наравне со старыми лошадьми только в сноповозку.
И в возах хорошо пошёл Дичок: не мнётся, не артачится. Случалось, накладали и тяжёлые воза, -- ему было всё равно.
Однажды уж возили яровые снопы. Макар с возом на Дичке догнал Якова, бывшего хозяина Дичка; тот тащился тоже со снопами на тощей клячонке и вёз не больше как снопов сто двадцать. Поздоровались, разговорились.
– - Втягивается жеребёнок в работу-то? -- спросил Яков.
– - Ещё как втягивается-то! Надо бы лучше, да нельзя! -- ответил Макар.
– - А характером как?
– - Смирен, хоть разбери, а умница -- и сказать не знаю какой. Молодухины ребятишки почти между ног у него бегают, и он хоть бы что!
Яков тряхнул головой.
– - Вот поди ж ты! Что значит ко двору-то придёт, и характер изменит!.. А у меня-то что выделывали!.. Мать-то его вон на какого одра [На одра; одёр -- старая, изнурённая рабочая лошадь.] променял, хоть сам на подмогу впрягайся, а ничего поделать не мог!
Макар хотел сказать ему, что и прежде говорил: что это не оттого у них этот покон не задался, а от обращения их, но в это время лошадь Якова остановилась. Дичок тоже было встал, но только на одну минуту. Он поднял голову, тряхнул ею, влёг на хомут, осадил несколько свой воз, потом исподволь свернул в сторону, обошёл воз Якова и пошёл впереди. Макар побежал за ним.
И такого сокола у них украли! Макар этому было и верить не хотел. Он думал, что это снится ему, встряхивал головой, полагая, не спросонья ли это, но то был не сон… Когда Макар в этом вполне убедился, то сердце его облилось кровью.
– - Злодеи! Аспиды! -- ругался он на конокрадов.-- Как у них руки-то не отсохли, когда они обротывали лошадей-то! Как они не напоролись на что-нибудь, когда на двор-то лезли! Что они со мной только поделали-то?
И сердце огорчённого Макара кипело такой злобой, какой, может быть, он не испытывал отроду. Он стискивал зубы, сжимал кулаки и желал разорителям разных напастей и бед.
С нетерпением ожидал Макар, когда вернутся посланные в погоню. Что-то скажут? Не нападут ли на след, не догонят ли похитителей?
Пришло время обеда. Посланных не было ни видно, ни слышно. В семье Макара сели за стол; но за еду никто не принимался. Все сидели, опустя головы. Старуха охала и кашляла, молодуха насупилась, как будто ей и на белый свет было глядеть не мило, а у Федорки так всё лицо опухло от слёз.
– - И что это за отчаянный народ есть, господи боже! -- заговорила вдруг старуха.-- Идут в чужую хоромину, берут чужую животинину, как будто это так и надо!
– - И смелые какие, разбойники, -- поддакнула ей молодуха, -- словно о двух головах: ну, хозяевам попадутся, что ж, жизнью, что ли, ихней подорожат… Что попадётся под руку, тем и ахнут!..
– - Неужели этот народ крещёный? -- молвила Федорка, и на глазах её снова выступили слёзы.
У Макара сердце обошлось, и рассудок прояснился маленько. На всё это он только проговорил с тяжёлым вздохом:
– - Нужда да зависть до всего доведут!
Нужно было садить овин [Садить овин -- наполнять овин снопами для сушки.] к завтрашнему дню, но никто не помнил об этом, никому дело на ум не шло.
К вечеру стали возвращаться посланные в погоню. Приехали с одной дороги, с другой и третьей. Везде видели следы и далеко по ним гнались, но никого не догнали. Спрашивали встречного и поперечного, не попадались ли им неизвестные люди с лошадьми, но на это никто ничего и сказать не мог.
При таких известиях в соседних избах раздался вой. Заплакали было у Макара старуха с Федоркой, но Макар их остановил:
– - Будет вам! Слезами горю не поможешь!.. Видно, божье попущение на нас вышло!..
Приехал урядник, описал всё подробно, что у кого украдено, где и как пробрались воры, какие взломы сделали, составил протокол и уехал.
Наступила ночь.
Плохо спалось в эту ночь соседям Макара. Не спалось и ему с семьёй… Тысячи горьких дум копошились в головах их и гнали от них сон… Как теперь быть? Чем заместить ущерб? Убытки большие -- не на рубль, не на два; где на это место взять в крестьянстве, когда у многих всю жизнь при тяжёлом, почти непрерывном труде свободной копейки не загонишь? И горем томительным, тяжким горем сжимались сердца несчастных и не давали, им успокоиться.
Но сон всё-таки взял своё. Понемногу расслаблял он то одного, то другого; понемногу навевал дремоту на глаза их. Наконец он совсем овладел измученными горем людьми и приковал их к постелям.