В. В. Подкольский
Дичок
I
Около четырёх часов дня, когда осенние сумерки и дождь заставили людей, несмотря на сравнительно раннюю пору, попрятаться по домам и зажечь огни, в сапожную мастерскую Никиты Гаврилыча Карпова робко вошла сгорбленная деревенская старушка, обсклизлая от дождя. Помолившись на образ, она низко поклонилась сидевшим за верстаками двум подмастерьям с двумя учениками, и сиплым, старческим баском спросила хозяина.
— Ты что, пряжу что ли принесла? — обратился к ней мальчуган лет четырнадцати с розовой плутоватой мордочкой.
— Нет, не пряжу… — ответила старушка. — Парнишку в обучение привела… На Покров я хозяйке-то вашей масло приносила, так хозяин-то посулился взять мальчонку… Приводи, грит, возьму.
— А он у тебя грамотный? — продолжал допрашивать тот же мальчишка.
— Да что ты суёшься-то?! Старший ты что ли здесь? — осадил его один из подмастерьев, несуразный, огромный парень с ленивым лицом и носом в виде гигантской картошки, за который парень носил прозвище «носовика». — Садись, бабушка, обожди… Хозяин-то сумерничает, поди, чай, скоро встанет…
Старуха вздохнула и присела на табуретку.
Другой подмастерье был неопределённых лет, с серым лицом безо всякой растительности, по выражению которого заметно было, что он плохо слышит. На бечёвочке поверх фартука у него висела крошечная ложечка для ковыряния в ушах, которую он тотчас же употребил в дело, чтобы лучше разобрать разговор.
Мальчишку с плутоватой мордочкой звали Федькой, а второго ученика — Васькой-«слезомойкой», за удивительную способность каждую минуту плакать.
Хозяин мастерской Никита Гаврилыч был человек непьющий и, как сам он, так и его богобоязненная супруга Арина Тимофеевна, которой, кстати сказать, он очень побаивался, не терпели пьяниц, и потому мастера выбирались ими обязательно без этого порока; а как известно, что среди сапожников это — большая редкость, то на их долю по большей части и попадались какие-то несуразные.
«Носовик» был страшно ленив, но стоило ему заслышать, что идут солдаты с музыкой, или же скачет пожарный обоз, как он мгновенно бросал самое спешное дело и стремглав кидался в толпу, не стесняясь выделяться среди мальчишек.
Глухой Иван, побывав однажды с хозяйским сынишкой в театре на заезжей опере, до того был поражён и увлечён всем виденным, что каждый день, забывая работу, принимался рассказывать, какой там был Сусанин, как его убивали поляки, а когда замечал, что его никто не слушает, начинал потихоньку петь, каким-то чудом запомнив мотив известной арии Вани «Как мать убили у малого птенца»[1], но перевирая слова по-своему: «Гнала его мать, гнала его мать: пошёл, подлец!»
Пришедшая старушонка оказалась словоохотливой. Дожидаясь хозяина мастерской, она успела подробно рассказать подмастерьям биографию их будущего ученика.
Звали его Иоасафом или, как называла она его попросту, Осафкой. Он — сирота, сын её племянницы Авдотьи, которая жила в городе прислугой. Случился с Авдотьей грех. Тотчас по рождении привезла она ребёнка к тётке. Сначала присылала, годов этак пять, каждый месяц по два рубля на его воспитание, потом, вдруг, перестала.
— Знать-познать, — заключила старушонка, — Авдотья-то померла в больнице… Батьку-то Осафкина так и не узнали… Кто говорил — барин, кто — бутошник, полицейский… У вас ведь в городу-то не разберёшь!
В эту минуту дверь из сеней отворилась, и в мастерскую вошёл заспанный хозяин, сутуловатый, небольшого роста, лет пятидесяти, с едва заметной проседью в клинистой бороде.
— Это чей там в сенях мальчишка-то стоит? — сердито спросил он, ни к кому не обращаясь.
— Мой, кормилец, внучек, в обучение к тебе привела… — ответила старушонка, поднимаясь с табуретки и в пояс кланяясь хозяину. — Онамеднись ты посулил взять его…
— А-а! Так чего же он там в сенях-то толчётся? Сюда введи, — приказал Никита Гаврилыч и крикнул ученикам. — Мальчишки! Где мои очки?
— Вот-с, Никита Гаврилыч, пожалуйте-с! — достав с полки очки, подскочил услужливый Федька.
— Что это он у тебя какой заморённый? — надев на кончик носа очки и осмотрев приведённого из сеней худенького чернявого мальчугана лет тринадцати, спросил хозяин старушонку.
— Дикой он какой-то у меня, — пояснила та, — да и корм-то какой у нас? Самой есть нечего!..
Осафка стоял, спрятавшись за бабушку, и робко озирал быстрыми, чёрными глазёнками незнакомых людей. Особенное внимание его привлекал Федька, который показывал ему шпандырь[2] и те места на спине, по которым иногда этот шпандырь прогуливается.