— Ты что какой кислый? Есть что ли хочешь? — спросила она и дала ему кусок пирога.
В мастерской был один только глухой Иван. Он сидел в углу на липке и напевал пасхальные мотивы.
На второй день праздника дежурным был Федька. Рано утром он вернулся от матери во всей своей красе: напомаженный, в заветных брюках «навыпуск» и в жилетке поверх вышитой синей рубахи. Вынув из кармана кошелёк, Федька хвастливо потряс им в воздухе, от чего загремели лежавшие там деньги, и пояснил:
— Всех давальцев обошёл, поздравил с праздником… Без малого рубль собрал!
В душе Осафки шевельнулось чувство, похожее на зависть, но вспомнив про свой план, он улыбнулся и насмешливо сказал:
— Э-эх, ты, сиволапый барин! Что же ты теперь к девкам на беседы станешь ходить?
— А что же? С деньгам везде примут! Вон у соседского чиновника девчонка в горничных живёт, — моё почтение-с!
Всю святую неделю, пока не было работ, Осафка каждый день ходил гулять на Волгу. Она хоть и не так нравилась ему здесь, в городе, как у себя в деревне, но всё-таки она была всё та же самая, родная Волга. Сейчас же за городом находилась Калинкина роща. Её-то и облюбовал Осафка, так как в ней, как в родных лесах, шумели деревья, и о берег плескалась Волга. Здесь не было ненавистных ему пароходных пристаней и присущих им людского шума и сутолоки. Особенно любил Осафка следить, как медленно тянутся вниз по течению плоты. Иногда он представлял себя плывущим на них домой и думал о бабушке, жива ли она и почему не едет?
В один из праздничных дней, вскоре после Пасхи, Осафка по обыкновению пришёл в Калинкину рощу и увидел, что теперь сюда собираются гуляющие из города. С таким трудом найденное уединение было нарушено. Это показалось обидным Осафке. Он спустился с берега к самой реке, и к своему удовольствию заметил, что около самой рощи остановились плоты. Осафка подошёл к ним ближе и стал внимательно рассматривать плотовщиков. Их было трое и, вглядываясь в их лица, Осафка одного из них узнал. Это был высокий, кряжистый мужик с окладистой, чёрной бородой, которого он не раз видал на плотах у своей деревни, и которому он однажды даже продал десяток калёных бабушкой яиц. Не скрывая своей радости, Осафка осмелился поздороваться:
— Здорово, дядя Мартын! К нам в Поречье что ли плывёшь?
— Ты чей такой, мальчонка? — удивлённо спросил его плотовщик, подходя к самому краю плота.
— Пореченский, бабушки Настасьи внучек, — пояснил Осафка.
— А-а, ну, ну! Да из какого Поречья-то? Их много.
— Да вот, что за монастырём, вёрст семьдесят отселе, к низу… Да я тебе прошлым летом яйца носил.
— А-а! Чего же ты здесь околачиваешься?
— В обучение бабка-то отдала.
— В какое же?
— В сапожники.
— Что же, бьют тебя?
— Не-е, николи!
— Зачем же по берегу-то шляешься?
— Отпустили гулять.
— А-а, ну, ладно, гуляй, гуляй!
Дядя Мартын обернулся к товарищам, которые сидели у кипевшего котелка с варевом.
— Дяденька, а, дяденька! — робко позвал опять плотовщика Осафка. — Возьми меня к себе на плот…
— Чаво-о? — повернулся дядя Мартын.
— На плот, говорю, меня возьми, — повторил мальчик.
— Да дляче ты мне нужен?
— Свези в деревню, соскучился больно, всё равно убечь порешил!
— Ведь, говоришь, не бьют? — спросил плотовщик, с любопытством вглядываясь в вспыхнувшее лицо Осафки.
— Бить — не бьют, да не у чего тут жить!..
— Как же не у чего? Вон сколько людей живут! Вишь ты, какие хоромы понаставлены! Да ты иди сюда, посиди с нами, потолкуем…
Осафка этого только и ждал. Он с радостью перепрыгнул на плот и уселся с плотовщиками на бревно около котла.
— По ком скучаешь-то? По бабке, что ли? — обратился к нему прислушивавшийся всё время к разговору другой плотовщик, рябоватый, молодой парень.
— Не-е, по бабке что! По лесу, по пташкам, по речке… — ответил Осафка.
— Вона! Да речка-то и здесь есть, та же Волга-матушка…
— Не-е, здесь не такая!
— Как не такая? Какая же?
— Она у нас степенная, вольная, а здесь вона: вся позаставлена баржами, пристанями, пароходами… Я сюда часто прихожу, слышу, как она сердится и как хочет сбросить с себя все пристани, да не-е, все канатами привязаны крепко-накрепко, и нет ей, матушке, слободы!..
— Э-э, — вставил дядя Мартын, — да ты сам-то о слободе тоскуешь!
— А как же, дяденька? — загорячился вдруг мальчик. — Вот я тебе сказал, что здесь жить не у чего… Оно и впрямь ведь не у чего! Здесь люди все чего-то боятся, дома ставят высокие, а дверей-то, дверей! Пока в избу-то войдёшь, дверей пять отворить надо!.. А вот у нашего хозяина сестра есть, девка, так она, как гулять идти, так морду-то тряпкой и завесит, потому, стыдно ей гулять, целый день ничего не делавши… И все дела в городе ничего нестоящие. Для того и дверей много, чтобы друг перед другом не стыдно было…