Сначала Осафку не узнали, а когда он пояснил, кто он, ему сказали:
— А бабушка-то твоя Богу душу отдала, по весне схоронили… Хотели мужики тебе отписать, да видно запамятовали… Ты что же пришёл-то? Ведь ты никак в городу живёшь? Прогнали тебя что ли?
— Н-ну, сам ушёл! — как бы обидевшись, ответил Осафка.
Потолковав ещё немного про бабушку и накормив его, хозяева легли спать, обещав назавтра поговорить о нём со старостой.
Весь следующий день с раннего утра Осафка бродил по знакомым местам, побывал и на могиле бабушки. Постояв без слёз перед новым, совсем ещё свежим деревянным крестом, он обратился к покойнице, как будто она могла слышать:
— Баушка, а баушка! А ведь я из города-то убёг…
Предчувствие чего-то недоброго всё время не покидало Осафку, и остаток дня до вечера он провёл в лесу над Волгой.
Возвратившись к приютившим его соседям, Осафка поинтересовался узнать о своей судьбе и спросил хозяина дома Илью Семёныча, говорил ли он о нём со старостой и оставят ли его в деревне?
— Пока ещё неизвестно… — уклончиво ответил тот.
Но от особенной ласковости в обращении с Осафкой хозяйки, тётки Марьи, сердце его ныло усиленнее.
Часа в четыре утра Илья Семёныч разбудил Осафку и, стараясь не глядеть на него, сказал:
— Не выгорело, брат, твоё дело… Вставай, собирайся в город…
— Дяденька, хоть бы в подпаски! — со слезами в голосе взмолился Осафка.
— Говорил. Своих, грит, много, а он — Бог его знает чей, к нашему обчеству не приписан… Он теперь пристроен, в обучение отдан, пускай там и живёт. Баловство, грит, это одно! Ничего, видно, не поделаешь, едем… Я как раз сейчас в город еду, мне тебя и препоручили свезти назад к хозяину…
Осафка безмолвно покорился своей участи. Сначала он тяжело вздыхал, а потом и вздыхать перестал. Не говоря ни слова, он тупо смотрел на следы колёс по дороге, не обращая внимания на любимую природу. Он ни о чём не думал, и сердце его наполняла безысходная, глухая тоска. Глядя на страдавшего мальчика, Илья Семёныч пробовал утешать его, но Осафка оставался безучастным и тем вынудил его отказаться от этой попытки.
Вечером добрались до города. Чтобы мальчонка не убежал, мужичок, не заезжая на постоялый двор, прямо привёз его к сапожнику. Остановившись у ворот, Илья Семёныч счёл долгом предупредить Осафку:
— Поди стегать станут за бегство-то, так ты хозяину и хозяйке прямо в ноги!
Осафка безучастно и в точности исполнил поданный ему совет и, войдя в мастерскую, не говоря ни слова, бухнулся перед хозяевами в ноги. Никита Гаврилыч казался суровым, но когда провожатый Осафки рассказал, что бабушка его умерла, и что теперь он уже круглый сирота, хозяин смягчился и сказал:
— Ну, ладно, Бог с тобой, первая вина прощается… Вдругорядь только не вздумай!
Осафка молча уселся на своё прежнее место и начал что-то ковырять. Когда по окончании работы Никита Гаврилыч ушёл из мастерской на свою половину, Федька дал полную волю своим насмешкам над неудачливым беглецом.
Ночное одиночество снова возбудило в Осафке прежнее желание воли, и воображение стало опять рисовать заманчиво-яркие картины свободы. К утру он твёрдо решил: «убегу», и кое-как промаявшись следующий день, вечером исчез. Ночью Федька, заметив вторичный побег товарища, взбудоражил весь дом и вызвался изловить беглеца. Подбив Носовика, любителя всяких происшествий, на поиски, рано утром он был с ним на берегу Волги у парома, дожидаясь первого рейса перевоза и предполагая, что Осафка не минет этого переезда. Предположение Федьки оказалось верным. Как только паром причалил к городской пристани, и все приехавшие на нём с того берега сошли, добровольцы-сыщики заметили, что с городской горы робко спускается одинокая фигурка Осафки. Они спрятались за ларёк, где продавались квас и разные съестные припасы, выжидая свою жертву. Но жертва не предполагала опасности с этой стороны. Осафка всматривался главным образом в мужиков с возами, опасаясь попасться на глаза мужикам своей деревни и особенно привёзшему его Илье Семёнычу, который мог также, задержавшись, в это самое время выехать обратно из города. Едва успел Осафка подойти к ларьку, как неожиданные враги выскочили из своей засады и схватили его за руки.
— Что, беглец, попался?! — злорадно воскликнул Федька.
Пойманный сделал попытку вырваться, а когда его схватили крепче, он как дикий зверёк вцепился зубами в руку Носовика.
— Ах, ты, паршивый щенок, кусаться?!. - вскрикнул от боли подмастерье и, схватив Осафку за ухо, скомандовал. — Руки по швам! Скорым шагом марш!