Что еще входило в жизнь белошвейки, но не веселого нрава и легкого поведения, как другие гризетки, а добродетельной, не слишком молодой девушки, к тому же довольно неуживчивого характера? Книг она почти не читала, музыку не любила. В монастыре этому не учили.
Так Анна Туанета продолжала жить с матерью. Ей шел уже тридцать второй год, когда одно, словно бы незначительное, происшествие перевернуло весь размеренный, как звон колоколов, ход ее жизни. Работа, церковь — она была религиозной, хозяйственные хлопоты, поучения матери…
И вот однажды Анна Туанета возвращалась после мессы на улицу Бутебри в их скромную квартирку, служившую и мастерской, не подозревая, что за ней по пятам следует молодой человек.
Он увидел ее возле церкви на улице. Она ему понравилась. Он решил проследить, в какой дом она войдет, на какой этаж поднимется. Оказалось, что девушка живет поблизости от его собственной квартиры.
Выждав ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы не вызвать подозрений, молодой человек постучался. Ему открыли.
Побуждения, им руководившие, были так невинны и так естественны! 1 января будущего года он поступает в семинарию святого Сульпиция (по другим сведениям — святого Николая). Уже одно это не могло не расположить к нему честных католичек, мать и дочь Шампьон. Молодому человеку недостает вещей, без которых его не примут в семинарию. Стыдно признаться, но его белье в совершенно негодном состоянии. Не были бы дамы так любезны и не согласились ли бы они сшить несколько рубашек из полотна, которое мать пришлет ему из Лангра? Он разговаривал с ними так почтительно, словно они и впрямь были дамами, а не белошвейками. Матушка Шампьон, вероятно, вспомнила те времена, когда она еще была женой фабриканта, а может быть, и те, когда в девицах жила у своего отца де Мальвиль.
Мать и дочь переглянулись. Этот неожиданный заказчик им явно нравился. Еще бы! Будущий духовный сановник… Вряд ли они подумали, что его голов а похожа на голову Платона или Аристотеля — сравнение, столь принятое потом, — для этого дамы Шампьон не были достаточно образованными. Но могли ли они не заметить, как он хорош собой. А рост?! А фигура?! Да еще и так любезен, так обходителен!
А когда придет полотно? Они непременно окажут молодому человеку столь незначительную услугу.
Расточая почтительнейшие заверения в своей благодарности и пообещав в скором времени вернуться с материей, Дидро удалился. Едва выйдя на площадку лестницы, он пустился в пляс. Ключик к этой двери найден. Дело за небольшим, надо раздобыть полотно. Но черные глаза и тонкая талия стоят хлопот! Много позже в «Салонах», в нескольких фразах изложив историю своей жизни, Дидро писал: «Я встретил девушку, прекрасную как ангел… и она стала моей». Теперь он вступил в борьбу за эту девушку.
И скромная квартира на улице Бутебри ему понравилась, чем-то напомнив родительский дом в Лангре.
На его счастье, как раз тогда в Париж по своим делам приехал один из друзей и земляков ножовщика Дидро — торговец табаком, поставщик двора его величества, метр Пьер Лассалет. Как не воспользоваться таким случаем? Дени воспользовался. Он тут же разыскал Лассалета и открыл ему свое намерение поступить в семинарию святого Сульпиция, ввернув, разумеется, в рассказ и то, что ему не хватает только белья. Рубашки, сшитые еще его матушкой, уже не годятся. Он хочет заказать новые по своей теперешней мерке. Но его кошелек не выдержит такой траты. Впрочем, если бы ему прислали из дому несколько локтей полотна… С остальным он управится сам.
Казалось бы, что могло быть достойнее намерения отпетого сына почтенного человека, как поступить к святому Сульпицию? Однако метр Лассалет не мог не призадуматься. Кто из соседей семьи Дидро не знал истории с братом Ангелом? Весь Лангр, город-то маленький, не мог забыть этой мистификации, этой игры в покаяние и благочестие. Помнил эту историю, разумеется, и метр Лассалет. Но добродушный буржуа был незлопамятен и не страдал недоверчивостью. Может же человек взяться в конце концов за ум! Под диктовку Дени он тут же написал в Лангр.
Полотно не замедлило прибыть, его сопровождали поздравления всех членов семьи будущему семинаристу. За полотно Дени был душевно благодарен. Легковерие родных заставило его только расхохотаться.